беречь и устеречь его не хочетъ. Тогда Судія Шемяка приказалъ поймать ей своего пѣтуха и принести, и повелѣлъ писцу своему очинить ему носъ гораздо потонѣе и поострѣе, на подобіе писчаго пера, дабы онъ могъ удобнѣе побивать пѣтуха сосѣдняго. Но онъ скоро, и не дождавшись побѣды своей, изчахъ и умеръ голодною смертію. Чтожъ дѣлать; на грѣхъ мастера нѣтъ; и на старуху бываетъ проруха; конь о четырехъ ногахъ, да спотыкается, а у нашего пѣтуха, покойника, только двѣ и были!
Теперь еще пришла баба просить на мужика. Какъ квочки разкудахтались, сказалъ Шемяка, визжать, дѣло бабье! Ѣхали они вмѣстѣ, баба съ мужикомъ, на рынокъ; мужикъ сталъ про себя разсуждать: продамъ я курицу, продамъ яйца, да куплю горшокъ молока; а я, примолвила баба съ дуру, я хлѣба накрошу. Тогда мужикъ, не медля ни мало, ударилъ ее въ щеку, и вышибъ
беречь и устеречь его не хочет. Тогда Судия Шемяка приказал поймать ей своего петуха и принести, и повелел писцу своему очинить ему нос гораздо потонее и поострее, наподобие писчего пера, дабы он мог удобнее побивать петуха соседнего. Но он скоро, и не дождавшись победы своей, исчах и умер голодною смертию. Что ж делать; на грех мастера нет; и на старуху бывает проруха; конь о четырех ногах, да спотыкается, а у нашего петуха, покойника, только две и были!
Теперь еще пришла баба просить на мужика. Как квочки раскудахтались, сказал Шемяка, визжать, дело бабье! Ехали они вместе, баба с мужиком, на рынок; мужик стал про себя рассуждать: продам я курицу, продам яйца, да куплю горшок молока; а я, примолвила баба с дуру, я хлеба накрошу. Тогда мужик, не медля ни мало, ударил ее в щеку, и вышиб
