Могриджемъ его же оружівмъ. Я занялъ точильный камень у Iогансена. Луисъ, гребецъ, уже давно просилъ меня достать ему консервированнаго молока и сахару. Кладовая, въ которой находились всѣ эти деликатесы, находилась подъ каютъ-компаніей. Улучивъ моментъ, я выкралъ оттуда пять коробокъ молока и въ тотъ же вечеръ я вымѣнялъ у Луиса это молоко на кинжалъ, такой же гибкій и страшный на видъ, какъ кухонный ножъ Томаса Могриджа. Онъ былъ заржавленный и тупой, но мы съ Луисомъ быстро ѳго наточили — онъ держалъ кинжалъ, а я вертѣлъ точильное колесо. Въ ту ночь я спалъ крѣпче обыкновеннаго.
На слѣдующее утро, послѣ завтрака, Томасъ Могриджъ началъ снова точить свой ножъ. Я вызывающе взглянулъ на него, ибо я стоялъ на колѣняхъ передъ печкой и выбиралъ изъ нея золу. Когда, выбросивъ золу за бортъ, я вернулся въ кухню, поваръ разговаривалъ съ Гэрисономъ, наивное лицо котораго свѣтилось восторгомъ и удивленіемъ.
— Да, — разсказывалъ Могриджъ, — судья приговорилъ меня къ двумъ годамъ тюрьмы. Но зато я и искрошилъ его, какъ котлетку. У меня былъ вотъ точно такой же ножъ. Я всунулъ его ему между лопатокъ, словно въ коровье масло, — онъ посмотрѣлъ на меня, чтобы увидѣть, какое это производитъ на меня впечатлѣніе — Какъ онъ завизжитъ!.. ну прямо поросенокъ и говоритъ: «я васъ вовсе не хотѣлъ обидѣть, Томми, ей-Богу!» «Ладно, на-те вамъ еще», сказалъ я и давай поло-
