на палубу, его ноздри слегка трепетали и его движенія были нѣсколько порывисты. Лицо его было строго, линіи его стали суровы, но въ глазахъ, блѣдно-голубыхъ сегодня, мелькалъ боевой огонекъ. Меня поразила мысль, что онъ радо вался какой-то дикой радостью, что онъ быль радъ предстоящей борьбѣ; что онъ трепеталъ отъ предвкушенія великаго момента жизни, когда жизненная волна должна была подняться осо бенно высоко.
Однажды, не замѣчая самъ и не подозрѣвая, что я вижу его, онъ расхохотался громко, насмѣшливо и презрительно, какъ бы бросая вызовъ надвигающейся бурѣ. Онъ стоялъ, какъ пигмей изъ «Арабскихъ ночей» передъ огромнымъ, злымъ геніемъ, но онъ бросалъ вызовъ судьбѣ и не боялся.
Онъ подошелъ къ кухнѣ и крикнулъ:
— Поварокъ, когда вы покончите со своими кастрюлями и сковородками, то понадобитесь на палубѣ. Будьте готовы, васъ могутъ каждую минуту позвать.
— Гёмпъ, — сказалъ онъ, почувствовавъ, наконецъ, мой упорный взглядъ, — это лучше, чѣмъ виски и это какъ разъ то, что недостаетъ вашему Омару. Я все же думаю, что онъ жилъ только наполовину.
Западная часть неба между тѣмъ тоже потем нела. Солнце стало мутнымъ и, наконецъ, совер шенно скрылось. Было два часа пополудни, и на насъ спустились зловѣщія сумерки, перерѣзаемыя по временамъ вспыхивавшими красными огнями. При блескѣ красныхъ молній лицо Волка
