— Я помню эту статью, — продолжала она поспѣшно, понявъ вдругъ всю неловкость своего замѣчанія; — она была очень лестна для меня.
— Нисколько, — возразилъ я. — Вы этими словами понижаете значеніе моего искренняго убѣжденія. Къ тому же вы, конечно, помните, что всѣ мои коллеги-критики были того же мнѣнія, что и я. Развѣ Лангъ не назвалъ вашъ «Невольный Поцѣлуй» однимъ изъ лучшихъ четырехъ стихотвореній, написанныхъ женщинами на англійскомъ языкѣ! Я могъ сказать о васъ только то, что думалъ. У меня имѣются всѣ семь томиковъ вашихъ стихотвореній и два тома очерковъ, которые ни въ чемъ не уступаютъ имъ по своимъ достоинствамъ. Я искренно считаю васъ самой крупной нашей поэтессой.
— Вы очень снисходительны, право, — прошептала она; и ея слова и тонъ, какимъ они были произнесены, все напоминало мнѣ о прежней жизни на другомъ концѣ мира, и заставило сладко забиться мое сердце; хотя въ то же время его охватила острая тоска по родинѣ.
— Такъ, значить, вы Модъ Брюстеръ, — сказалъ я торжественно, глядя на нее.
— А вы Гёмфри Ванъ-Вейденъ, — отвѣтила она тѣмъ же тономъ и такъ же пристально посмотрѣла на меня. — Какъ это все необыкновенно! Неужели ваше трезвое перо собирается писать романтичеекіе морскіе разсказы?
— Нѣтъ, повѣрьте, что я объ этомъ и не помышляю, — отвѣтилъ я. — У меня нѣтъ ни способностей, ни желанiя приниматься за беллетристику.
