Они подошли къ тому мѣсту, гдѣ я стоялъ у входа на шканцы, и, хотя она внѣшнимъ видомъ не выдала себя, тѣмъ не менѣе я чувствовалъ, что она очень взволнована. Она сказала нѣсколько невначительныхъ словъ, глядя на меня и довольно спокойно улыбнулась; но я видѣлъ, что ея глаза невольно останавливались на немъ съ выраженіемъ затаеннаго ужаса.
Въ его глазахъ я увидѣлъ причину ея смущенія. Обыкновенно сѣрые, холодные и жестокіе, теперь они были золотистаго оттѣнка и въ нихъ свѣтилась теплота и мягкость. Они точно испускали сіяніе. Но въ то же время они такъ ясно молили, молили и приказывали, такъ ясно въ нихъ чувствовалось волненіе крови, что ни одна женщина, а тѣмъ болѣе Модъ Брюстеръ, не могла бы не понять.
Ея ужасъ передался мнѣ, и въ этотъ ужасный моментъ, — самый ужасный, какой только можетъ испытать мужчина — я понялъ какими-то неисповѣдимыми путями, что она дорога мнѣ. Сознаніе, что я люблю ее, наполнило меня еще большимъ ужасомъ. Сердце мое сжалось, и кровь застыла въ жилахъ, но въ то же время что-то заставило меня, помимо моей воли, отвѣтить взглядомъ на взглядъ Ларсена. Онъ тотчасъ же пришелъ въ себя. Золотыя искорки мигомъ потухли въ его глазахъ. Они стали снова сѣрыми и холодными и онъ слегка поклонился и ушелъ.
— Я боюсь… — прошептала она, дрожа всѣмъ тѣломъ. — Я такъ боюсь!
Я тоже былъ испуганъ и ошеломленъ своимъ
