и новыя. Пили всѣ: пили раненые, пилъ помогавшей мнѣ Уфти-Уфти. Не пилъ только одинъ Луисъ, хотя и присоединился къ общему веселью; это была настоящая сатурналія. Всѣ кричали, громко вспоминали какъ сегодня бились, препирались о подробностяхъ, или нѣжно обнимались съ недавними врагами. Побѣдители и плѣнники икали на плечѣ другъ у друга и съ невозможными проклятіями клялись другь другу въ вѣрности и уваженіи; плакались о своихъ прошлыхъ страданіяхъ и о томъ, что имъ еще предстояло перетерпѣть подъ желѣзнымъ управленіемъ Волка Ларсена. Всѣ дружно ругали его и разсказывали чудеса объ его жестокости. Это было курьезное и вмѣстѣ съ тѣмъ страшное зрѣлище: тѣсное помѣщеніе съ койками по обѣимъ сторонамъ; полъ и стѣны прыгали и становились подъ всевозможными углами; скудный свѣтъ и колоссальный чудовищный тѣни; затхлый воздухъ былъ густъ отъ дыма, отъ тяжелаго запаха потныхъ тѣлъ и іодоформа; лица были потныя, красныя, возбужденныя, словно не человѣческія. Уфти-Уфти со своимъ нѣжнымъ, почти женственнымъ лицомъ подавалъ мнѣ марлю и въ то же время искоса поглядывалъ на эту сцену горящими глазами, и я понималъ, что въ его груди просыпается дикій дьяволъ. Доброе, юношеское лицо Гэрисона было искажено ненавистью и гнѣвомъ, когда онъ разсказывалъ новичкамъ мрачную исторію адскаго судна Волка Ларсена.
Вопкъ Ларсенъ, Волкъ Ларсенъ, это имя не сходило съ устъ. Волкъ Ларсенъ, обращающій людей въ рабовъ, въ свиней, который ползаютъ
