Да и какъ убить? Солнца нѣтъ ночью. Давить нужно. Оно захруститъ. Оно жесткое.
Голову зарыла подъ подушку, чтобы все было глухо и мягко.
Такъ пусть само!.. Такъ надо.
Заснула.
Утромъ лупоглазаго лапчатаго лягушенка нѣтъ.
Оно, оно. Одно оно.
Не жалко мнѣ. Не плачу. Какое-то спокойствіе нашло.
Иду внизъ, молча, закусивъ дѣловито губу, въ буфетъ за ложкой. Ложкой вылавливаю сонное, сытое чудовище. И туда на желѣзный балконъ.
Еще солнце не накалило листовъ. Еще оно за угломъ.
Ждать что-ли? Вотъ еще, — дожидаться!
Выплескиваю воду, вытряхиваю его на полъ. Гляжу.
Извивается, гадко хлопается жесткимъ хвостомъ по желѣзу, вздымая клещатую голову съ гадкими желтыми глазенками. Вижу, теперь все вижу. Близко наклонилась. Съ полъ моего маленькаго мизинца будетъ оно, а мнѣ чудится, я ему въ глаза гляжу, прямо въ гадкіе, въ желтые, въ жадные, въ непощадные.
Да и как убить? Солнца нет ночью. Давить нужно. Оно захрустит. Оно жесткое.
Голову зарыла под подушку, чтобы всё было глухо и мягко.
Так пусть само!.. Так надо.
Заснула.
Утром лупоглазого лапчатого лягушенка нет.
Оно, оно. Одно оно.
Не жалко мне. Не плачу. Какое-то спокойствие нашло.
Иду вниз, молча, закусив деловито губу, в буфет за ложкой. Ложкой вылавливаю сонное, сытое чудовище. И туда на железный балкон.
Еще солнце не накалило листов. Еще оно за углом.
Ждать что ли? Вот еще, — дожидаться!
Выплескиваю воду, вытряхиваю его на пол. Гляжу.
Извивается, гадко хлопается жестким хвостом по железу, вздымая клещатую голову с гадкими желтыми глазенками. Вижу, теперь всё вижу. Близко наклонилась. С пол моего маленького мизинца будет оно, а мне чудится, я ему в глаза гляжу, прямо в гадкие, в желтые, в жадные, в непощадные.
