сладкимъ перебоемъ, на мигъ радостное, на мигъ свободное, одичалое сердце.
Прискакала сестра съ братьями и сосѣдней молодежью, соскочила со вспотѣлой лошади, пышно дышащей, одичалой отъ прерваннаго упоенія скачкою.
— Мама, какъ мы голодны.
Изъ блѣднаго, тонкаго лица милой сестры горятъ дикимъ огнемъ голубые глаза, и ноздри тонко расширяются, вдыхая воздухъ.
Смущенно мама улыбается. Мама любитъ, когда мы счастливы. Мама часто говоритъ при мнѣ старшимъ:
— Жизнь страшная!
И какіе у мамы дѣлались тогда затихшіе, поглощенные ужасомъ глаза!
— Радуйтесь дѣточки! Бѣдненькіе, коротенькіе, радуйтесь!
И я не понимала, отчего мы коротенькіе и отчего вдругъ слезы вытекаютъ, скупыя и ѣдкія, изъ тѣхъ синихъ глазъ съ большими бѣлками…
За ужиномъ въ большой столовой, раздѣленной на двѣ части высокими пилястрами и стѣнами оранжерейныхъ растеній, не дружная съ другими, не кричу ура на блюдо — исполина съ чудовищными, красными, клещатыми раками. Противенъ ростбифъ
сладким перебоем, на миг радостное, на миг свободное, одичалое сердце.
Прискакала сестра с братьями и соседней молодежью, соскочила со вспотелой лошади, пышно дышащей, одичалой от прерванного упоения скачкою.
— Мама, как мы голодны.
Из бледного, тонкого лица милой сестры горят диким огнем голубые глаза, и ноздри тонко расширяются, вдыхая воздух.
Смущенно мама улыбается. Мама любит, когда мы счастливы. Мама часто говорит при мне старшим:
— Жизнь страшная!
И какие у мамы делались тогда затихшие, поглощенные ужасом глаза!
— Радуйтесь деточки! Бедненькие, коротенькие, радуйтесь!
И я не понимала, отчего мы коротенькие и отчего вдруг слезы вытекают, скупые и едкие, из тех синих глаз с большими белками…
За ужином в большой столовой, разделенной на две части высокими пилястрами и стенами оранжерейных растений, не дружная с другими, не кричу ура на блюдо — исполина с чудовищными, красными, клещатыми раками. Противен ростбиф
