Бурковичъ злится и уходитъ.
Встаю. Гляжу кругомъ. Классъ пустъ. Хватаю тетрадку съ незабудками. Изъ стола вырываю свой толстый брульонъ. Сую туда тетрадь изъ глазированной синей бумаги и бѣгу стремглавъ изъ класса, длиннымъ корридоромъ, потомъ черезъ всю рекреаціонную залу. Ныряю между парами, тройками, четверками нѣжно сплетшихся подругъ, туда бѣгу — въ ту длинную комнату съ выдвижными ящиками, и въ своемъ — заключаю плѣнницу съ букетикомъ изъ незабудокъ.
Всѣ собрались на урокъ нѣмецкаго перевода. И Шульцъ роется въ своемъ столѣ, и краснѣетъ, пыжется и уже плачетъ. Я присаживаюсь къ ней, и обѣ мы перебираемъ ея чистенькія тетрадки и крѣпкія незапятнанныя книжки.
— Вотъ она. Вотъ она!
— Да нэтъ, нэтъ! Это нэ та. Я ее оставила на столѣ. Она была готова…
— Не можетъ быть: ты забыла ее дома! Смотри, смотри, тамъ глубже справа что-то.
Входитъ учитель, и Шульцъ, рыдая, садится на мѣсто…
— Вы принесете тетрадку къ слѣдующему уроку. Если не найдется старой, то переведите мнѣ двѣнадцать послѣднихъ параграфовъ въ новую тетрадь.
Буркович злится и уходит.
Встаю. Гляжу кругом. Класс пуст. Хватаю тетрадку с незабудками. Из стола вырываю свой толстый брульон. Сую туда тетрадь из глазированной синей бумаги и бегу стремглав из класса, длинным коридором, потом через всю рекреационную залу. Ныряю между парами, тройками, четверками нежно сплетшихся подруг, туда бегу — в ту длинную комнату с выдвижными ящиками, и в своем — заключаю пленницу с букетиком из незабудок.
Все собрались на урок немецкого перевода. И Шульц роется в своем столе, и краснеет, пыжется и уже плачет. Я присаживаюсь к ней, и обе мы перебираем её чистенькие тетрадки и крепкие незапятнанные книжки.
— Вот она. Вот она!
— Да нэт, нэт! Это нэ та. Я ее оставила на столе. Она была готова…
— Не может быть: ты забыла ее дома! Смотри, смотри, там глубже справа что-то.
Входит учитель, и Шульц, рыдая, садится на место…
— Вы принесете тетрадку к следующему уроку. Если не найдется старой, то переведите мне двенадцать последних параграфов в новую тетрадь.
