Дома въ тотъ вечеръ мама не пришла молиться. Она уѣхала на обѣдъ. И я не видѣла ее въ тотъ день.
На слѣдующее утро въ школѣ я вынула изъ своего ящика синюю глазированную тетрадь, и раздирала ее долго по страничкамъ.
Какъ четко и ровно писала умница Шульцъ! Буковка въ буковкѣ. Я разрывала на клочки чистенькія, гладкія странички. Голубой бюваръ съ его ленточкой и картинкой я сохранила и черезъ недѣлю уже прикрѣпила къ своему чистописанію.
Шульцъ видѣла его. Шульцъ, глядя на меня пугливыми, совсѣмъ изумившимися глазами, бормотала:
— Это мое… это мой клакспапиръ. Это изъ моей тэтрадки… Какъ такъ…
— Отецъ твой запекъ на немъ безэ!
Мой голосъ громкій на весь классъ и мой взглядъ дерзко гордый поразилъ Шульцъ. Она молчитъ. Она даже вѣритъ чуду двойника въ моей тетрадкѣ.
А классъ хохочетъ:
— Шульцъ, принеси намъ пирожковъ изъ своей тетрадки. Шульцъ, Шульцъ.
— Шульцъ, ты меня обидѣла. Подари мнѣ голубой гребешокъ!
Говорю рѣзко и громче всѣхъ криковъ.
Дома в тот вечер мама не пришла молиться. Она уехала на обед. И я не видела ее в тот день.
На следующее утро в школе я вынула из своего ящика синюю глазированную тетрадь, и раздирала ее долго по страничкам.
Как четко и ровно писала умница Шульц! Буковка в буковке. Я разрывала на клочки чистенькие, гладкие странички. Голубой бювар с его ленточкой и картинкой я сохранила и через неделю уже прикрепила к своему чистописанию.
Шульц видела его. Шульц, глядя на меня пугливыми, совсем изумившимися глазами, бормотала:
— Это мое… это мой клакспапир. Это из моей тэтрадки… Как так…
— Отец твой запек на нём безэ!
Мой голос громкий на весь класс и мой взгляд дерзко гордый поразил Шульц. Она молчит. Она даже верит чуду двойника в моей тетрадке.
А класс хохочет:
— Шульц, принеси нам пирожков из своей тетрадки. Шульц, Шульц.
— Шульц, ты меня обидела. Подари мне голубой гребешок!
Говорю резко и громче всех криков.
