жокъ, (вѣрно изъ оконъ выбрасываютъ) — и колотятъ ихъ камышевками. Два раза въ недѣлю носятъ бѣднымъ платье… Сестры добрыя, школу учредилъ орденъ протестантскихъ сестеръ діакониссъ…
Я не слушала. Я видѣла лужокъ зеленый, ряды дѣвочекъ, ряды тюфяковъ, ряды взмахнутыхъ камышевокъ, и перебивчатый, плоскій стукъ, и солнышко.
Все новое, все небывалое и вольное, потому что я такъ любила, чтобы все сама. Это — воля.
И вотъ опостыла по новому и непоправимо учебная, и выцвѣла старая жизнь. Сердце кочевое метнулось впередъ, въ новое, въ неиспытанное и вдругъ поманившее.
Это была измѣна, и я была измѣнница. Наблюдала себя сквозь все неразуміе своей радости и удивлялась себѣ, не понимая. А мама очень обидѣлась и не могла больше меня ласкать.
Но мнѣ и не нужно было. Жадность ласкала. Ласкала меня обѣтами и желаніями.
Путеводные обманы!
Тюфяки оказались обманами.
Въ школѣ діакониссъ (ихъ, шаловливая моя старшая сестра въ сторонѣ отъ мамы, называла дьяконицами) не выколачивали дѣвочки тюфяковъ
жок, (верно из окон выбрасывают) — и колотят их камышовками. Два раза в неделю носят бедным платье… Сестры добрые, школу учредил орден протестантских сестер-диаконисс…
Я не слушала. Я видела лужок зеленый, ряды девочек, ряды тюфяков, ряды взмахнутых камышовок, и перебивчатый, плоский стук, и солнышко.
Всё новое, всё небывалое и вольное, потому что я так любила, чтобы всё сама. Это — воля.
И вот опостыла по новому и непоправимо учебная, и выцвела старая жизнь. Сердце кочевое метнулось вперед, в новое, в неиспытанное и вдруг поманившее.
Это была измена, и я была изменница. Наблюдала себя сквозь всё неразумие своей радости и удивлялась себе, не понимая. А мама очень обиделась и не могла больше меня ласкать.
Но мне и не нужно было. Жадность ласкала. Ласкала меня обетами и желаниями.
Путеводные обманы!
Тюфяки оказались обманами.
В школе диаконисс (их шаловливая моя старшая сестра в стороне от мамы называла дьяконицами) не выколачивали девочки тюфяков
