Солнце слишкомъ печетъ. Забираюсь въ тѣнь скалы. Что-то звенитъ, тонко, тошно, непрерывно.
Развѣ и здѣсь пауки?
Зудитъ звонъ въ сердцѣ. Хоть бы замоталъ! Замоталъ бы помягче крылышки.
Ахъ, это не паукъ, а водичка. Гдѣ-то струйка тоненькая въ камняхъ. Теперь понимаю. И мнѣ вдругъ легко, вдругъ, какъ гиря съ сердца придушеннаго, и, не понимаю отчего, вдругъ, маленькая вѣра, маленькая вѣра, что все это сонъ, что все это сонъ и проснусь дома.
Дома…
Дома, гдѣ Богъ, и всѣ вмѣстѣ.
Стало скучно въ тѣни за скалой. Вотъ тамъ скала совсѣмъ въ водѣ, и прохладно отъ воды, конечно.
Съ новой скалы вижу, какъ по водѣ, совсѣмъ синей, играетъ солнце золотою сѣтью. На днѣ камни ожили — спины большихъ черепахъ раззолоченныхъ, стая рыбокъ — ожившія серебристыя струйки.
Невдалекѣ, потому что у этихъ скалъ вода сейчасъ глубокая, — какъ ребенокъ съ круглымъ лицомъ, прыгнулъ радостный дельфинъ. У него доброе, круглое лицо.
Нагибаюсь ближе къ водѣ.
Солнце слишком печет. Забираюсь в тень скалы. Что-то звенит, тонко, тошно, непрерывно.
Разве и здесь пауки?
Зудит звон в сердце. Хоть бы замотал! Замотал бы помягче крылышки.
Ах, это не паук, а водичка. Где-то струйка тоненькая в камнях. Теперь понимаю. И мне вдруг легко, вдруг, как гиря с сердца придушенного, и, не понимаю отчего, вдруг, маленькая вера, маленькая вера, что всё это сон, что всё это сон и проснусь дома.
Дома…
Дома, где Бог, и все вместе.
Стало скучно в тени за скалой. Вот там скала совсем в воде, и прохладно от воды, конечно.
С новой скалы вижу, как по воде, совсем синей, играет солнце золотою сетью. На дне камни ожили — спины больших черепах раззолоченных, стая рыбок — ожившие серебристые струйки.
Невдалеке, потому что у этих скал вода сейчас глубокая, — как ребенок с круглым лицом, прыгнул радостный дельфин. У него доброе, круглое лицо.
Нагибаюсь ближе к воде.
