Глухая слободка ночью... Небойсь, знаешь, какія подлости тамъ бываютъ? А глазъ у меня зоркій. Вижу, какъ Ѳенька съ матросомъ идутъ въ городъ. А я за ими. И вдругъ между ими разговоръ.
И чѣмъ дальше — громче, въ разстройку. Слышу, матроска отчекрыжила:
— Больше не согласна... Отваливай!..
А бѣлобрысый вскричалъ:
— Это какъ же, подлая? Давно ли говорила, что любъ тебѣ...
— Ну и что-жъ? Мало ли, что говорила и кому говорила... Хочу — любъ, хочу — нѣтъ. Я въ своей волѣ...
— Такъ ты такъ? Думаешь, смѣешь?..
— Испугалась что ли?..
— Видно другого нашла?
— А хоть бы нашла? Тебѣ какое дѣло... Я не обвязанная...
Тутъ матросъ обругалъ Ѳеньку послѣднимъ словомъ и сталъ драться. «Подлецъ... не смѣй», — отчаянно крикнула Ѳенька. А я уже подскочилъ и давай бить этого подлеца. До смерти бы избилъ, да Ѳенька меня въ разсудокъ привела. «Брось!» — говорить. И пошла. А я за ей. Провожу, молъ, до людной улицы. Идемъ — молчимъ. Слышу — плачетъ, тихо, ровно забиженный ребенокъ... И такъ мнѣ стало ее жалко, что и не обсказать. Вышли этто мы на Большую улицу, а она во всѣ глаза смотритъ на меня... видно удивленная... И говоритъ: «А я полагала, что ты заступился изъ-за своей мужчинской подлости... Вижу ты, Волкъ, первый матросъ, что не надругался надо мной какъ надъ послѣдней тварью... Дай тебѣ Богъ всего хорошаго... Ты, можетъ, и меня заставилъ на себя взглянуть, какая я
