Нѣсколько времени спустя, когда Кудластый выглянулъ изъ сарая, я позвалъ собаку. Кудластый прибѣжалъ на зовъ, но остановился въ очень почтительномъ разстояніи отъ террасы. Я сталъ кидать ему куски булки и бубликовъ, которые онъ ловилъ налету съ болыпимъ мастерствомъ и проглатывалъ съ удовольствіемъ.
Изъ щели сарая выглядывала сѣдая голова Нилыча.
Онъ, казалось, любовался ловкостью собаки и былъ доволенъ, что ей уже начало «перепадать». Скоро, однако, Кудластый былъ отозванъ Нилычемъ, вѣроятно, не желавшимъ, что бы Кудластый съ перваго же знакомства компрометировалъ себя назойливымъ попрошайствомъ и не оставилъ насъ совсѣмъ безъ булокъ.
Еще болѣе заинтересовалъ меня Нилычъ, когда въ одиннадцать часовъ, во время палящей жары, отъ которой я скрывался на террасѣ, въ сарай прошелъ торопливой походкой, пугливо озираясь на кухню, маленькій, блѣднолицый мальчикъ-еврей, одѣтый въ какія-то лохмотья.
Онъ оставался въ сараѣ болѣе часа и вышелъ оттуда въ сопровожденіи Нилыча. Тотъ проводилъ мальчика до воротъ и ласково проговорилъ:
— Завтра опять приходи, Абрамка! Ты жиденокъ башковый! Скоро науку эту произойдешь. Молодца Абрамка!
Съ этими словами старикъ потреналъ мальчика по спинѣ и ушелъ въ сарай, крикнувъ Кудластому, лежавшему на припекѣ:
— Иди, глупый, въ сарай. Тамъ въ холодкѣ поспимъ!
