— Такого командира я за всю свою службу не видалъ, вашескобродіе! — почти-что восторженно говорилъ Нилычъ... — Почитай что одинъ во всемъ флотѣ былъ... по добротѣ къ матросу... Вездѣ тогда наказы-вали но всей строгости линьками — тогда еще ихъ царской отмѣны не было! — а голубь-то нашъ Василій Федорычъ ни одного человѣка линьками не наказалъ и офицеровъ просилъ не наказывать... Понималъ матросскую совѣсть, не бойсь... Умница былъ... И намъ, боцманамъ, приказывалъ ни драться, ни ругаться...
— Что-жъ, вы исполняли приказъ командира?
— То-то не очень... Сами изволите знать, вашескобродіе, что боцману никакъ невозможно, что бы при случаѣ не вдарить и не изругаться... И если боцманъ иной разъ «смажетъ» не »здря», а съ разсудкомъ, то матросъ не обидится... И на меня не обижались, вашескобродіе... И зато у насъ на «Голубчикѣ» и былъ порядокъ!..
Я невольно улыбнулся, слушая эти знакомыя мнѣ рѣчи боцмановъ стараго времени насчетъ «смазыванія» и «ругани» для «порядка», и живо представилъ себѣ, какимъ лихимъ былъ боцманомъ Нилычъ тридцать лѣтъ тому назадъ... Не даромъ онъ и теперь сохранялъ въ себѣ необыкновенную живучесть.
— Да, вашескобродіе, — продолжалъ старый боцманъ, — часто я вспоминаю Василія Федорыча. Съ нимъ на «Голубчикѣ» мы жили, какъ у Христа за пазухой... Ну и берегъ же онъ матросика... Службы требовалъ, а зря не нудилъ... И былъ онъ командиръ, можно сказать, во всей формѣ!.. Дѣло свое понималъ до тонкости, можно сказать. И показалъ себя, когда мы на каменьяхъ, бились въ Китайскомъ морѣ... Вызволилъ
