ломинку несетъ... Одно слово — благодать! — говорилъ Иванычъ.
И его маленькіе, все еще живые, лучистые глаза любовно смотрѣли вокругъ. И его морщинистое, сухое, отдававшее желтизной лицо было полно умиленія...
Онъ досталъ изъ кармана широкихъ парусинныхъ штановъ маленькую трубку, набилъ ее махоркой и, съ наслажденіемъ сдѣлавъ нѣсколько затяжекъ, продолжалъ:
— А взять теперь море?.. Одинъ въ немъ обманъ.
— То-есть, какъ обманъ? — спросилъ я, не совсѣмъ понимая, что хотѣлъ сказать Иванычъ.
— А такъ, обманъ, какъ бываетъ въ лукавомъ человѣкѣ... въ родѣ здѣшняго управляющаго! — понижая голосъ, вдругъ добавилъ старикъ. — Небойсь, я его наскрозь вижу, даромъ, что лукавъ... Сдѣлай, братецъ, одолженіе!
И только-что умиленное лицо Иваныча приняло сердитое выраженіе, и глаза заискрились... Видно было, что у Иваныча были какіе-то непріятные счеты съ управляющимъ.
— Иной разъ море ласковое такое, льстивое... не шелохнется, — а повѣрь-ка ему! И опять же: каждую минуту жди отъ него, прямо-таки сказать, подлости, вашескобродіе!.. Каждую минуту имѣй опаску! Еще прежде, въ старину, когда деревянныя суда были, все еще обнадеженность могла быть въ случаѣ бѣды; а теперь, когда пошли эти броненосцы хваленые, попа-дика на камень, такъ и выскочить на палубу неуспѣешь какъ ужъ на днѣ.
Иванычъ еще нѣсколько времени продолжалъ бранить броненосцы, называя ихъ неповоротливыми чере-
