Лѣтнее «легкомысленное» пальтецо, тонкое и протертое на локтяхъ, настолько выцвѣло, что определить его цвѣтъ было трудно. Дырявыя и стоптанный ботинки обнажали голые грязные пальцы. Легонькая фуражка, когда-то модная, очевидно, попавшая съ большой головы, была съ вентиляціей... Однимъ словомъ, вся одежда несомнѣнно плохо защищала молодого человѣка, пронизываемаго ледянымъ нордъ-остомъ.
Только шерстяной шарфъ въ который онъ пряталъ носъ, представлялъ собою лучшую и основательную часть костюма и, казалось, именно онъ и придавалъ нѣкоторый апломбъ всей этой худенькой, безсильной и вздрагивающей фигуркѣ. И молодой человѣкъ носилъ свое рванье съ такимъ же достоинствомъ, съ какимъ сытые люди носятъ свое хорошо сшитое платье.
Молодой «зритель» пытливо смотрѣлъ на пароходъ и не безъ зависти думалъ о солидно одѣтыхъ матросахъ, работавшихъ на лебедкѣ, и о тепломъ помѣщеніи на кубрикѣ. Да и у машины было тепло...
И, несмотря на грохочущій въ концѣ мола прибой, на гулъ вздымающагося моря и на вой вѣтра, молодой человѣкъ, словно бы озаренный вдругъ рѣшеніемъ, обратился къ одному изъ грузчиковъ. Онъ показался молодому человѣку умнѣе и симпатичнѣе другихъ, этотъ пожилой здоровый брюнетъ, обросшій сильно засѣдѣвшими бородой и усами. Онъ только-что спустилъ съ широкой сутулой спины изрядный ящикъ и, остановившись въ нѣсколькихъ шагахъ отъ парохода, ловко закурилъ на вѣтрѣ папироску.
— Пойдетъ въ «рейцъ», господинъ рабочій?
И, приложивъ къ козырьку засинѣвшіе пальцы, молодой человѣкъ махнулъ головой на пароходъ.
