Былъ одиннадцатый часъ утра.
Капитанъ парохода, спавшім лишь часа два на переходѣ изъ Севастополя въ Ялту, встревоженный, озабоченный и не выспавшійся, торопливо напился чаю и вышелъ изъ своей каюты на палубу.
Взглянувъ на собравшуюся у пристани преимущественно сѣрую публику, испуганную и по временамъ выражавшую опасенія, онъ, казалось, спокойно и увѣренно, приказалъ старшему помощнику поторапливать нагрузку и, поднявшись на мостикъ, сталъ смотрѣть на далекій горизонтъ чернѣющаго моря и на зловѣщія темныя тучи, клочковатыя и низкія...
Но горькія думы поднимались въ душѣ этого, повидимому, хладнокровнаго и сдержаннаго капитана.
Это былъ низенькій и кряжистый человѣкъ съ крупными и грубыми чертами обвѣтрившагося, краснаго и напряженно-серьезнаго лица.
Никифору Андреевичу Москалеву далеко за пятьдесятъ.
Здоровый крѣпышъ, онъ былъ очень не казистъ, морщинистъ и съ сѣдою, какъ лунь, бородой. Его неладно скроенная фигура была гибка, поступь легка, и его маленькіе, воспаленные отъ безсонной ночи и возбужденные сѣрые глаза еще горѣли молодымъ блескомъ.
Онъ былъ въ старенькомъ, сильно потертомъ пальто подбитомъ густымъ и крупнымъ крымскимъ бараномъ съ мерлушечьимъ воротникомъ и въ высокихъ смазныхъ сапогахъ. Изъ-подъ форменной фуражки съ толстымъ, потемнѣвшимъ золотымъ галуномъ на околышѣ, выбивались сильно посѣдѣвшіе русые волосы.
Капитанъ впился въ даль моря и тяжко вздохнулъ.
