вичу получить пассажирскій пароходъ на Крымской линіи, но вѣрно не даютъ за то, что онъ не представительный человѣкъ. Мало ли какіе высокопоставленные пассажиры и какія важныя, свѣтскія пассажирки ѣздятъ въ Крымъ.
Необыкновенно скромный, до болѣзни застѣнчивый, Никифоръ Андреевичъ сознавалъ — и очень страдалъ прежде — что онъ не только не представительный, а просто-таки «безобразная рожа», какъ самоотверженно называлъ онъ свое топорное лицо. Особенно возбуждалъ въ немъ чувство отвращенія и словно бы виноватости передъ людьми его мясистый, похожій на картофелину и багровый, какъ у пьяницъ, носъ. Онъ былъ самымъ главнымъ изъяномъ его лица и самымъ «больнымъ мѣстомъ» мнительнаго и втайнѣ болѣзненно самолюбиваго Никифора Андреевича.
Онъ не увеличивалъ своихъ достоинствъ, а скорее умалялъ ихъ. Онъ понималъ, что не «боекъ умомъ», никогда не «заносился», ничего не читалъ, о чемъ можно бы задуматься и имѣть шире кругозоръ, былъ не рѣчистъ и терялся, особенно передъ важными людьми. Даже и съ своимъ начальствомъ не умѣетъ разговаривать и не умѣетъ подлаживаться. Явится, бывало, по окончаніи рейса въ Одессу, доложитъ, по возможности, лаконично о томъ, что все благополучно, и, робѣющій, стѣсняющійся и застѣнчиво краснѣющій, скорѣе вонъ изъ кабинета и на квартиру — повидать семью и пробыть «дохма» два, три не всегда счастливые дня до слѣдующаго ухода въ рейсъ недѣли на три, а то и на четыре.
И Никифоръ Андреевичъ старался подавить оскорбленное самолюбіе обойденнаго человѣка и обиду усерд-
