Пробовалъ, говоритъ, я всячески принудить себя и не могу, вашескобродіе, тоска сосетъ!»
— Ишь ты... Что-жъ старшій офицеръ?
— Извѣстно что... Подумалъ, что матросъ «огурнуться» хочетъ отъ флотской службы... Сперва-на-перво ровно бы ошалѣлъ, что матросъ съ такимъ диковиннымъ прошеніемъ осмѣлился, а потомъ: разъ, два, три, и пошелъ лупцовать. Искровянилъ матроса въ самомъ лучщемъ видѣ и ему: «Я тебѣ, говоритъ, покажу силъ-терпѣнія. Отшлифовать велю, такъ поймешь свою дерзость прошенія». А Васька Пернатый свое: «Не пойму, говоритъ, вашескобродіе... Не отъ лодырства я прошусь!» Однако старшій офицеръ велѣлъ ему всыпать двадцать-пять. Всыпали....
— За прекословіе, значить?
— То-то зато самое. Потому старшій офицеръ очень скоръ былъ и прекословія не позволялъ... Любилъ, что бы молчали, хотя бы онъ приказалъ самого себя съѣсть... Малаго терпѣнія былъ человѣкъ... А который нетерпѣливый — хуже глупаго бываетъ... Одѣлся, значить, Васька Пернатый послѣ порки, и безо всякой это злобы и какъ бы въ задумчивости говоритъ унтерцерамъ, кои его линьками драли: «Никакіе линьки, говоритъ, тоски не разгонятъ. Дойду до капитана и вернутъ меня въ Рассею». Слушаемъ мы и думаемъ: «спятилъ, матросикъ». Кои съ дурости и смѣялись. Думали, чудитъ человѣкъ... А онъ, братцы, какъ опосля оказалось, и вовсе не могъ совладать со своей тоской. Хорошо. Ушли мы съ Мадеръ-острова и въ скорости зашли на Зеленые острова для запаса угля, живности и свѣжей провизіи, потому, какъ сказывали, съ острововъ Зеленыхъ прямо хотѣли вальнуть на Яву-островъ, минуя
