3.
Ночь такъ обаятельна, ночь такъ опьянительна, что мичманъ сперва было великодушно пожелавшій Нинѣ всѣхъ благъ и радостей безъ собственнаго въ нихъ участія, внезапно при одной мысли, что Нину можетъ цѣловать какой-нибудь другой мичманъ, мѣняетъ свое самоотверженное рѣшеніе. Онъ озаренъ счастливой идеей о томъ, что высшее на землѣ его счастіе, по крайней мѣрѣ для него, мичмана Лютикова, въ гербѣ котораго не даромъ же два лютика, соединенныхъ въ клювѣ аиста, олицетворявшаго постоянство, — не командовать клиперомъ, не сдѣлаться адмираломъ, не искать славы, почестей и богатства, — все это ерунда, — а очутиться сейчасъ же, сію минуту, не дожидаясь смѣны съ вахты, на какомъ-нибудь малообитаемомъ, а то и на необитаемомъ, но во всякомъ случаѣ никому неизвѣстномъ островѣ. Разумѣется, очутиться вмѣстѣ съ Ниной Васильевной, среди такого же чуднаго океана и въ такую же волшебную ночь, что бы взять ея обѣ маленькія, душистый руки съ длинными, тонкими пальцами, въ свои, заглянуть поглубже въ ея большіе лучистые глаза и высказать ей все, рѣшительн все, что не успѣлъ онъ высказать въ теченіе шести мѣсяцевъ, хотя и бывалъ у Нины чуть ли не ежедневно, болтая сперва какь сорока, пока вдругъ не смолкъ и только вздыхалъ, и наконецъ снова не заговорилъ счастливыми восторженными восклицаніями, послѣ безмолвныхъ и долгихъ поцѣлуевъ.
И послѣ того, какъ онъ все ей выскажетъ, она убѣдится въ безпредѣльности и силѣ его любви, — убѣ-
