ситься! Не даромъ же ея письма говорятъ о томъ, какъ безъ него скучно, очень скучно.
И все складывается въ мечтахъ мичмана удивительно хорошо. Даже финансовый вопросъ разрѣшенъ безъ малѣйшихъ затрудненій выходомъ мичмана въ отставку и полученіемъ мѣста съ хорошимъ жалованьемъ, тысячи полторы-двѣ въ годъ, и они отлично заживутъ...
Мичманъ представляетъ себѣ, какъ они заживутъ, но представленія его ограничиваются лишь поцѣлуями, которыми онъ теперь можетъ пользоваться a dіsсrеtіоn и безъ всякаго страха, что въ гостиную неожиданно войдетъ капитанъ перваго ранга Ползиковъ или влетитъ этотъ болванъ вѣстовой Егоровъ, совсѣмъ не соображавшій, какъ надо входить въ гостиную, когда тамъ сидитъ мичманъ вдвоемъ съ Ниной Васильевной. Не помѣшаютъ и мичманы. Во-первыхъ, они будутъ жить не въ Кронштадтѣ, а въ Петербургѣ, и, во-вторыхъ, онъ такъ-таки и не велитъ никого принимать. Ни единой души. Они будутъ всегда вдвоемъ. И выходить изъ дому будутъ всегда вдвоемъ.
Однако мысль о томъ, что придется по утрамъ уходить на службу, куда никакъ нельзя было брать Нину съ собой, возбуждаетъ къ мичманѣ ревнивое подозрѣніе на счеть того, что въ его отсутствіе кто-нибудь изъ этихъ подлецовъ-мичмановъ можетъ являться съ визитомъ и мало того, что разговаривать съ Ниной, но и нахально цѣловать ея руки... Она нѣсколько легкомысленно-свободно относится къ тому, что у нея цѣ[-]цѣлуютъ руки, и это обстоятельство бывало не разъ однимъ изъ мотивовъ, по которымъ мичманъ послѣ бурной сцены уходилъ мрачный съ зарождающимися
