5.
Прошелъ мѣсяцъ.
Лютиковъ опять стоялъ на вахтѣ съ полуночи до четырехъ, въ то время, какъ «Русалка» подъ парами шла къ выходу изъ Зондскаго пролива, наиравяясь послѣ недѣльной столики въ Батавіи въ Сингапуръ.
Опять была волшебная ночь, но мичманъ уже не мечталъ такъ, какъ раньше. И самъ онъ измѣнился: похудѣлъ и поблѣднѣлъ послѣ болѣзни.
И онъ еще не пережилъ эту болѣзнь молодости, этотъ первый ударъ, полученный имъ въ видѣ нѣсколькихъ строкъ отъ Нины Васильевны, полученныхъ имъ въ Батавіи.
Эти строки гласили; «Не пишите болѣе, Такъ будетъ лучше для насъ обоихъ».
Мичманъ только ахнулъ, прочитавъ эти строки. Еще въ послѣднемъ письмѣ она писала, что любитъ его, и вдругъ: «не пишите болѣе».
Онъ цѣлый день не выходилъ изъ своей каюты и не находилъ отъ тоски себѣ мѣста.
Но еще обиднѣе и больнѣе было ему, когда на другое утро «испанскій грандъ» сказалъ ему:
— А знаете, Коленька, какая извѣстія изъ Крюнштадта?
— Какія?
— Дама вашего сердца... госпожа Ползикова обратила особенное вниманіе на Ракушкина, и онъ теперь при ней безотлучно...
— Ну, такъ что-жъ? — вызывающе крикнулъ, блѣднѣя, Лютиковъ.
