бы рѣчь шла о какомъ-нибудь удовольствім, проговорилъ капитанъ.
Онъ еще былъ первую кампанію на «Султанъ-Мах-мудѣ» и стѣснялся адмирала. Но изысканная жестокость «грека» была извѣстна во флотѣ.
Подобная угроза, передъ иснолненіемъ которой онъ не затруднился бы, изумила даже и въ тѣ жестокія времена во флотѣ.
И старшій офицеръ, далеко не отличавшійся гуманностью и какъ всѣ считавший лучшей воспитательной мѣрой тѣлесныя наказанія матросовъ и «чистку зубовъ», былъ возмущенъ «жестокимъ грекомъ».
Но, сдерживаемый морской дисциплиной, скрывая волненіе, онъ оффиціально-сухимъ тономъ проговорилъ:
— Прикаізаніе ваше передамъ, но внушать основательность жестокаго наказанія всѣхъ за одного и притомъ за ругань, которая до сихъ поръ не считалась даже проступкомъ и никогда не наказывалась, не считаю возможнымъ по долгу службу. И, пожалуй, наказанные заявятъ претензію адмиралу. Адмиралъ — справедливый человѣкъ.
«Грекъ» струсилъ.
— Адмиралъ же приказалъ, что бы ни одного ругательства. Онъ обѣшалъ его свѣтлости, что дочери можно пріѣхать. И какъ же иначе поддержать честь флота, Николай Васильичъ? Но если вы можете заставить боцмановъ не ругаться завтра безъ страха взысканій, то я ничего не имѣю... Я не жестокій командиръ, какимъ меня разславили... Повѣрьте, Николай Васильичъ! — необыкновенно грустнымъ тономъ прибавилъ капитанъ.
И даже «маслины» его будто опечалились.
