— То-то и есть, братцы! — заговорилъ старшій офицеръ. — И генералъ опасается... Думаетъ, какъ на корабль пріѣдетъ, то тутъ и срамъ дочкѣ отъ вашей ругани... Боцмана, молъ, не могутъ даже при дамѣ поберечься... Безпардонные черти!
«Безпардонные черти» добродушно улыбались.
— Однако, нашъ адмиралъ защитилъ васъ, ребята, передъ важнымъ генераломъ... Привозите, молъ, ваша свѣтлость, боцмана не оконфузятъ!
— Небойсь, довѣрилъ, молодца адмиралъ... Не оконфузимъ, ващескобродіе... Постараемся! — раздались горячіе голоса, — Такъ завтра, во время смотра, ни одного боцманскаго слова, братцы! Я увѣренъ, что мы покажемъ себя! — съ подкупающей, вызывающей веселостью, проговорилъ статный и привлекательный Кудрявый.
И почему-то онъ въ эту минуту вспомнилъ, какъ сильно и благодарно-трогательно цѣнили эти люди, обреченные на жестокую флотскую муштру, даже небольшое человѣческое отношеніе начальства и какъ много они прощали человѣку только за то, что онъ считалъ и матроса человѣкомъ.
Вспомнилъ Кудрявый, какъ берегли его, тогда мичмана, матросы во время ледяного шторма, вспомнилъ въ эти секунды многое, и вдругъ этотъ блестящій офицеръ сильнѣе почувствовалъ, какъ близки ему матросы, и въ его головѣ пролетѣла мысль, что они точно къ чему-то его обязываютъ и что, собственно говоря, и ему можно было бы поменьше драть и бить матросовъ.
Польщенные довѣріемъ адмирала и старшаго офицера, котораго давно на бакѣ звали «козырнымъ» за его морскую лихость и любили за открытый добрый
