характеръ, — всѣ, проникнутые добрыми и горделивыми намѣреніями показать себя и не оконфузить, дали старшему офицеру обѣщаніе.
— Взгляни ты на саму пріѣзжую графиню въ родѣ бытто какъ на кварту водки — языкъ и при тебѣ, вашескобродіе! — промолвилъ, словно бы подбадривая себя, одинъ изъ унтеръ-офицеровъ, торопливо обѣщавшій, что на смотру онъ «ни гу-гу».
Только старшій боцманъ Кряква раздумчиво молчалъ.
Это былъ сухощавый и крѣпкій старый человѣкъ, со скорюченными корявыми пальцами лѣвой руки, давно сильно помятой высученнымъ марсъ-фаломъ, и слегка искривленными цѣпкими, жилистыми босыми ногами, со спокойно-лихой посадкой не большой ладной фигуры настоящаго «морского волка», видавшаго всякіе виды.
Перешибленный сизоватый носъ и отсутствіе нѣсколькихъ переднихъ зубовъ, слѣды тяжелыхъ карающихъ рукъ, разумѣется, не украшали загорѣлаго, краснаго и грубаго бритаго лица, съ короткою щетинкой сѣдыхъ усовъ и съ плѣшинами на черныхъ клочковатыхъ бровяхъ, подъ которыми свѣтились умные, зоркіе слегка ироническіе темные глаза. Всѣ поврежденія лица имѣли, впрочемъ, свою жестокую исторію, о которой Карпъ Тимоѳеичъ Кряква и разсказывалъ кому-нибудь изъ матросовъ, но только на берегу и когда, послѣ безчисленныхъ шкаликовъ, былъ еще въ словоохотливомъ періодѣ воспоминаній, во время которыхъ начальству икалось.
Первый ругатель-художникъ на эскадрѣ, творчество котораго было для черноморскихъ моряковъ классическимъ образцомъ сквернословія, онъ, видимо, сомнѣвался въ исполненіи сослуживцами легкомысленно при-
