нятаго на себя обязательства и добросовѣстно не рѣшался давать зарокъ хотя бы на время смотра.
— Надо стараться, вашескобродіе! — сказалъ наконецъ боцманъ ноощрительнымъ тономъ. — Развѣ только, ежели не стерпѣть, хучь тишкомъ, что бы барышня не вмерла съ перепугу, Николай Васильичъ! — предложилъ Кряква, словно бы устраивающій обѣ стороны, компромиссъ. — Она, видно, щуплая и пужливая, ровно какъ борзая сученка, вашескобродіе... Такъ она не услышитъ, ежели тишкомъ...
Всѣ засмѣялись.
Засмѣялся и старшій офицеръ и сказалъ:
— Отъ твоей выдумки барынька умереть, пожалуй, и не умретъ, а въ обморокъ, чего добраго, и упадетъ... А голосъ-то у тебя... самъ. знаешь, такой, что и тишкомъ на ютѣ слышно... Такъ ужъ ты, Кряква, постарайся, поддержи.
— Развѣ подлецъ я, что ли, что бы изобидѣть барышню, вашескобродіе! И оконфузить нашъ «Султанъ-Махмутъ» передъ княземъ и обезнадежить адмирала и вашескобродіе никакъ не согласно... Во всю мочь буду стараться, но только отъ зарока освободите, Николай Васильевичъ, что бы совѣсть не зазрила.
— Ну, ладно... ладно... Спасибо, Кряква... И ужъ если не сможешь, такъ заткни ротъ рукой и себя облегчи про-себя... Такъ завтра, братцы, что бы все было въ исправкѣ — прибавилъ старшій офицеръ и вышелъ изъ кружка.
— Какъ есть «козырный», [—] сказалъ одинъ унтеръ-офицеръ послѣ ухода Кудряваго.
— «Козырный» и есть! — раздались голоса.
Кучка разошлась.
