Каждый унтеръ-офицеръ внушалъ своимъ подчиненнымъ матросамъ приказъ адмирала и старшаго офицера, что бы во время смотра все было по-хорошему... благородно.
И, разумѣется, унтеръ-офицеръ уже отъ себя прибавлялъ къ этому обѣщаніе форменно «начистить рожу» того «сучьяго матроса», который «оконфузить» адмирала.
— А еще какая «шлихофка» будетъ отъ капитана, ежели узнаетъ... Только держись, ежели какъ самъ будетъ считать удары. Онъ, видишь, небойсь, какая «греческая Мазепа!» — въ заключеніе прибавлялъ для острастки унтеръ-офицеръ.
Затѣмъ, словно бы отдѣлавшись отъ служебной обязанности по временамъ «играть въ строгое начальство», унтеръ-офицеры мгновенно дѣлались простыми, далеко не страшными людьми и по-товарищески лясничали съ тѣми же матросами, у которыхъ обѣщали «искровянить хайлы», о посѣщеніи петербургскаго важнаго генерала и — главная загвоздка въ томъ-то и есть! — о «щуплой и пужливой» дочкѣ, боявшейся даже и духа матросской ругни. «Въ родѣ какъ помретъ, братцы![«]— вышучивали разсказчики графиню. Представлялась она имъ именно такой «щуплой и пужливой», какъ вообразилъ себѣ боцманъ Кряква.
Старый боцманъ никому не внушалъ.
«Сама, молъ, матрозня въ чувствѣ!»
Послѣ спуска флага адмиралъ хоть и былъ красенъ, но далеко еще не «намарсалился». Онъ попросилъ къ себѣ офицеровъ и объяснилъ имъ, почему проситъ ихъ воздержаться...
— Дама-съ будетъ съ нимъ... Дочь его! — прибавилъ адмиралъ.
