велѣлъ идти домой, а черезъ полчаса меня ужъ разложили.. Была здоровая всыпка... Такъ, братцы мои, лупцовалъ онъ меня раза по два въ недѣлю. А разъ даже стращалъ, что скрозь строй прогонитъ. Учуялъ, что Нюшка мною занимается. А я терплю... И все думаю, какъ бы мнѣ только увидать Нюшку.
— И видалъ?
— А то какъ же. Всячески услѣживалъ. На черной лѣстницѣ сторожилъ. Мимо оконъ ходилъ. Пропаду, думаю, а Нюшку покорю.. Такъ прошелъ мѣсяцъ, прошелъ другой... И видючи, сколько изъ-за нея я принялъ мученьевъ, поняла она мою приверженность и велѣла приходить къ ей вечеромъ, на святки. Борова, молъ, дома не будетъ, и вѣстовой со двора уйдетъ, а кухарка будетъ спать. И я, говоритъ, тебѣ сама двери парадныя открою. Постучи. Только помни, говоритъ,. ежели Ухватовъ прознаетъ, онъ тебѣ не простить. Ежели, говоритъ, не побоишься, значитъ любишь, и я тебя, отчаяинаго, любить стану. Это она испытывала значитъ. А я въ радости и словъ не найду... Однако, на черной лѣстницѣ облапилъ ее, да въ губы... Жди, молъ, буду. Ну и на другой день вечеромъ: «тутъ-тукъ!» Отворила... И ласковая такая... Ушелъ я отъ нея, ногъ подъ собой не слышу, а на другую ночь опять къ ей... стучусь... Впустила... Боровъ спалъ... Увела меня въ свою боковушку... Ласкаетъ. Путались мы такимъ манеромъ недѣли двѣ, и безъ Нюшки мнѣ ровно не жить... Но только обидно, что она все при боровѣ. Такъ обидно, что въ тоску вошелъ и говорю ей: «брось своего подлеца, а не то я васъ обоихъ прикончу». — «Будто?»... смѣется и еще дразнитъ: «А вотъ, говоритъ, ты уйдешь, я къ борову пойду, его приласкаю. Онъ тоже любитъ
