Старшій офицеръ послалъ вѣстового сказать на вахтѣ, что бы подали къ борту «четверку», и сказалъ юному, нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ произведенному, смуглолицому, мичману Кирсанову:
— Отвезите, Евгеній Николаичъ, вашего любимца въ госпиталь. Да попросите сейчасъ же его осмотрѣть и спросите, нѣтъ ли опасности.
— Слушаю, Петръ Петровичъ!
— И вѣдь съ чего сбрендилъ старый дуракъ! Знаете Евгеній Николаичъ?
— Знаю, Петръ Петровичъ. Оттого онъ перемѣнился въ послѣднее время и тосковалъ...
— То-то и удивительно... Волкъ... и... изъ-за какой-то Ѳеньки!..
— Волкъ не похожъ на другихъ... Онъ по-настоящему любитъ женщину! — краснѣя и взволнованно промолвилъ мичманъ, словло бы обиженный за удивленіе старшаго офицера.
Мичману было двадцать лѣтъ. Ему казалось, что и онъ «по-настоящему любитъ», и навѣки конечно, эту «божественную» Вѣру Владиміровну, къ сожалѣнію жену капитана перваго ранга Перелыгина. Онъ знакомъ съ нею три мѣсяца и съ первой же встрѣчи влюбился въ эту хорошенькую блондинку лѣтъ тридцати и таилъ отъ всѣхъ свою любовь. «Божественная» съ нимъ кокетничала, а онъ благоговѣлъ, по-временамъ втайнѣ желалъ «кондрашки» толстому, короткошеему капитану, раскаивался и вѣрилъ, что г-жа Перелыгина — пушкинская Татьяна. Недаромъ же она любила декламировать:
«Но я другому отдана И буду вѣкъ ему вѣрна».
