пленія. Знали, что могъ избить до смерти, если не удержать силой.
Въ послѣднее время Волкъ сразу измѣнился. Сталъ молчаливъ, угрюмъ и раздражителенъ. По-временамъ долго смотрѣлъ на море, точно думалъ какія-то невеселыя думы, и глаза его были тоскливые, какими прежде не бывали.
Отъ людей старался скрыть тоску, и матросы, любившіе и уважавшіе Волка, только дивились, пока не узнали, что его бросила Ѳенька, безумная «приверженность» къ которой была извѣстна на корветѣ и всѣхъ изумляла.
— Чудеса! Вовсе втемяшился Волкъ! — говорили тихонько на бакѣ.
Но подсмѣиваться надъ нимъ не смѣли.
Всѣ знали, что Волкъ вообще не любилъ «пакостныхъ» разговоровъ, какъ называлъ онъ циничныя шутки о бабахъ, обычныя на бакѣ, и очень озлился бы за Ѳеньку. Разъ онъ избилъ до полусмерти одного матроса, сказавшаго при немъ что-то скверное о ней.
И это хорошо помнили на бакѣ.
Шлюпка повернула съ рейда въ корабельную бухту.
Море точно дремало. Кругомъ было тихо, тихо... Только часовые съ блокшифовъ, на которыхъ жили арестанты, перекликались протяжными: «слу-шай!»...
Огоньки мигали въ домахъ слободки.
Волкъ глядѣлъ на огоньки... Еще мѣсяцъ тому назадъ Ѳенька здѣсь жила...
«Конецъ!» — подумалъ Волкъ, и чувство обиды и боли охватило его, когда онъ опять вспомнилъ «скоро-
