гимъ дружиннымъ вождямъ, жившимъ въ обстановкѣ похожей; оттого онѣ встрѣчаются въ другой географической средѣ, далеко отъ ихъ первоначальной родины. Но онѣ сохраняютъ еще на себѣ всѣ оттѣнки интересовъ и вкусовъ, которые господствовали при ихъ возникновеніи. Въ нихъ та же манера, тѣ же фантастическія вставки, тотъ же условный языкъ, можетъ быть, тотъ же размѣръ. Надо думать, что ихъ окончательная редакція, въ которой онѣ до насъ дошли, очень похожа на ихъ первоначальный видъ. Есть вставки, есть нѣкоторыя измѣненія и дополненія, но все это незначительно. Въ героическомъ эпосѣ не зачѣмъ искать особыхъ наслоеній, или ступеней культуры. Онъ очень цѣленъ и по содержанію, и по тону, и даже въ подробностяхъ.
Между бытомъ германскихъ героевъ и жизнью грековъ, отраженной у Гомера, много соприкосновеній: тѣ же передвиженія племенъ, та же безпокойная удалая жизнь, такія же дружины и пѣвцы на пирахъ, прославляющіе вождей. Аналогичныя картины у того и другого народа взаимно подкрѣпляютъ другъ друга и позволяютъ возстановить особую группу соціальныхъ отношеній или особую форму культуры, къ которой весьма подходитъ названіе «героическаго вѣка». Гомеровскія поэмы такъ же, какъ германскія пѣсни VII—VIII вв., возникли среди самого героическаго вѣка; онѣ недалеко отстоятъ отъ событій и проникнуты тѣмъ же духомъ. Прежніе изслѣдователи все отыскивали въ Гомерѣ противорѣчія и объясняли ихъ тѣмъ, что Гомеръ имѣлъ въ рукахъ старый матеріалъ. Но если присмотрѣться внимательнѣе, то картины покажутся однородными по тону. Поэтъ рисуетъ только то, что онъ видитъ передъ собой; чуждые старинные, непонятные куски ему не приходится вставлять. На поэмахъ вовсе не отразилась какая-либо эволюція. Напротивъ, онѣ — зеркало понятій и отношеній цѣльнаго въ себѣ героическаго вѣка.
Въ свое время важнымъ доказательствомъ въ пользу того, что Гомеръ составился изъ старыхъ и новыхъ кусковъ, считали совмѣщеніе въ поэмахъ бронзы и желѣза, двухъ металловъ, характеризующихъ два разные вѣка. Новыхъ изслѣдователей нисколько не смущаетъ это обстоятельство. Отчего бы не представить себѣ, что передъ Гомеромъ дѣйствительно была среда, которая примѣняла и тотъ, и другой металлъ, бронзу гораздо болѣе, въ особенности въ оружіи, желѣзо, какъ новинку, гораздо менѣе, при чемъ оно обработывалось, главнымъ образомъ, въ видѣ орудій.
Историческая основа гомеровскихъ поэмъ. Нѣкоторые ученые готовы признать, что позади поэмъ вырисовывается подлинный историческій фонъ, что была настоящая троянская война, и притомъ въ крупныхъ размѣрахъ. Царь микенскій Агамемнонъ, со своимъ братомъ спартанскимъ Менелаемъ, собралъ своихъ союзниковъ и вассаловъ и двинулся большой экспедиціей на крупнѣйшаго властителя малоазійскаго побережья, царя троянскаго Пріама, вокругъ котораго также собрались его подручные. Такую же реальную оцѣнку придаютъ политико-географическимъ указаніямъ Гомера; пытаются даже набросать карту феодальной имперіи Агамемнона, охватывавшей большую часть Пелопоннеса и нѣкоторыя области восточной окраины средней и сѣверной Греціи. Между прочимъ ссылаются на необыкновенную точность географическихъ описаній Гомера: Троянскую долину съ ея быстрыми потоками могъ изобразить лишь человѣкъ, хорошо ее наблюдавшій; это умѣніе возсоздать мѣстность, эта выдержанность обстановки, казалось бы, тоже говоритъ въ пользу подлинности событій, которыя въ нее помѣщены.
Но можно привести и возраженія. Такъ, напр., трудно допустить, чтобы Микены, при своемъ положеніи въ узкой долинѣ, дѣйствительно способны были играть центральную роль въ Греціи; поэтому предводительство микенскаго царя въ общегреческомъ ополченіи, пожалуй, не что иное, какъ сказочный оборотъ. Поэмы вообще не лѣтописи, въ нихъ есть элементъ вымысла, намѣреннаго преувеличенія: весьма легко совершаются поэтомъ различныя перемѣщенія. На примѣрахъ германскаго эпоса видно, до какой степени расплываются въ пѣсняхъ очертанія подлинныхъ происшествій, какъ они переносятся въ другую географическую среду или за облака фантазіи, какъ подставляютъ кь подвигамъ извѣстнаго героя другія имена и т. п. Наконецъ, надо имѣть въ виду, что эпосъ, хотя бы исходилъ отъ великихъ историческихъ событій, однако, въ качествѣ художественнаго произведенія, примыкаетъ къ извѣстнаго рода образцамъ идеальнаго типа, которые часто доставляются вліяніемъ чужихъ литературъ.
Греческая поэзія полна заимствованныхъ съ Востока мотивовъ. Между прочимъ, въ вавилонскомъ эпосѣ есть такой эпизодъ. Крѣпкій городъ, гдѣ сидитъ красавица-богиня, осаждается двумя героями-друзьями, изъ которыхъ одинъ трагически гибнетъ, а другой, охваченный безысходнымъ горемъ, спѣшить за нимъ въ преисподнюю. Этотъ поэтическій сюжетъ, повидимому, извѣстенъ Гомеру и своеобразно истолкованъ имъ. Можетъ быть, въ первоначальномъ сказаніи изображались лишь бои двухъ воинствъ, безъ мотива осады города; стоитъ кстати замѣтитъ, что укрѣпленія Трои не играютъ никакой роли въ сраженіяхъ; городъ служитъ троянцамъ такимъ же лагеремъ, какъ грекамъ ихъ стоянка на берегу моря. Возможно поэтому, что мотивъ осады Трои введенъ самимъ поэтомъ для того, чтобы связать миѳъ о похищеніи красавицы Елены съ разсказами о бояхъ двухъ великихъ во-
