Съ этими словами янки положилъ на столъ чекъ въ 25.000 долларовъ.
Чайкинъ вспыхнулъ до корней волосъ.
— Чтовы?.. что вы? Развѣ это можно?—проговорилъ Чайкинъ.
— Отчего же нельзя? Вы сдѣлали для меня, подвергая свою жизнь опасности, великое благодѣяніе. Неужели вы не позволите хоть чѣмъ-нибудь отплатить вамъ?
— Нѣтъ... прошу васъ... возьмите назадъ... Я дѣлалъ это не для васъ... Возьмите эти деньги... Я спасалъ дѣвочку не за деньги... Не обижайте меня.
Янки положилъ чекъ въ бумажникъ и пожалъ плечами.
— Вѣрьте, мистеръ Чайкинъ, я не думалъ обидѣть васъ. Во всякомъ случаѣ я считаю себя вашимъ должникомъ и буду счастливъ, если вы примете мою дружбу!—проговорилъ взволнованно янки и потрясъ Чайкину руку.
— Но отъ этой памяти вы, надѣюсь, не откажетесь?—воскликнула молодая нарядная барыня. И, снявши со своего пальца кольцо съ изумрудомъ, пробовала надѣть его на мизинецъ Чайкина.
Кольцо было мало, и молодая женщина проговорила:
— Завтра я привезу его... И Нелли сама его надѣнетъ...
Чайкинъ сконфуженно согласился, и семья ушла, взявши слово съ Чайкина, что онъ навѣститъ ихъ, когда поправится.
Но болѣе всѣхъ посѣщеній доставляли Чайкину удовольствіе посѣщенія Кирюшкина, съ «Проворнаго».
Онъ бывалъ у больного каждый день отъ пяти до семи часовъ вечера и занималъ его разсказами о томъ, какъ послѣ «Бульдога» и «Долговязаго» пошла совсѣмъ другая «линія».
— Новый законъ-положенье вышло, Вась... команднръ читалъ чтобы не драть, а судиться. И вовсе у насъ ослабка пошла теперь... Вздохнули матросы. И капитанъ и старшій офицеръ совсѣмъ не похожи на прежнихъ. И адмпралъ на, смотру обнадежилъ насъ: «Теперь, говоритъ, братцы, линьками и розгами наказывать васъ не будутъ... А если свиноватилъ кто, будутъ судить...» И ко мнѣ
