Тебѣ неприлично ходить одной прогуливаться! Увы, сколько прекрасныхъ ясныхъ дней началось и кончилось, на которые я могла только смотрѣть заплаканными глазами сквозь окно, у котораго матушка приказывала мнѣ плесть кружево. Горестное воспоминаніе о угнетеніи, въ какомъ прошли дѣтскія лѣта мои, прекратило тотчасъ веселые скачкѝ; около часа я бываю скучна, когда вспомню о своей домашней жизни; но къ счастію съ каждымъ днемъ вспоминаю объ ней рѣже, и только одна мысль, что волѣ моей, какъ взору, нѣтъ границъ, кружитъ радостію мою голову.
Меня и еще одного товарища Вышемирскаго, приказалъ ротмистръ назначить въ первый взводъ, подъ команду поручика Бошнякова; взводъ этотъ квартируетъ въ бѣдной помѣщичей деревнѣ, окруженной болотами.
— Какая голодная сторона эта Литва! Жители такъ бѣдны, блѣдны, тощи и запуганы, что безъ сожалѣнія нельзя смотрѣть на нихъ. Глинистая земля, усѣянная камнями,
Тебе неприлично ходить одной прогуливаться!» Увы, сколько прекрасных, ясных дней началось и кончилось, на которые я могла только смотреть заплаканными глазами сквозь окно, у которого матушка приказывала мне плесть кружево. Горестное воспоминание о угнетении, в каком прошли детские лета мои, прекратило тотчас веселые скачки́; около часа я бываю скучна, когда вспомню о своей домашней жизни; но, к счастью, с каждым днем вспоминаю об ней реже, и только одна мысль, что воле моей, как взору, нет границ, кружит радостью мою голову.
Меня и еще одного товарища, Вышемирского, приказал ротмистр назначить в первый взвод, под команду поручика Бошнякова; взвод этот квартирует в бедной помещичьей деревне, окруженной болотами.
Какая голодная сторона, эта Литва! Жители так бедны, бледны, тощи и запуганы, что без сожаления нельзя смотреть на них. Глинистая земля, усеянная камнями,
