лёдомъ!.. Да скорѣй пазжялуста, и поболше!
Лицо Соломона сіяло полнымъ внутреннимъ удовлетвореніемъ и едва сдерживаемымъ чувствомъ самодовольной радости. Очевидно, дѣло его выгорѣло какъ нельзя лучше, и онъ позднѣе даже проговорился намъ отчасти, что „радъ за войска“, радъ „за насша Росшія“ и что это „таково дѣлу, таково патріотыческаво, знаетю, дѣлу“, за которое потомъ ему всѣ „болшова спасиба“ скажутъ. Однимъ словомъ, онъ чувствовалъ себя, въ нѣкоторомъ родѣ, героемъ, готовымъ поступиться даже собственными интересами ради блага дорогаго отечества. Онъ самъ глубоко вѣрилъ въ успѣхъ того дѣла, за которое берется, сознавалъ, что оно должно принести дѣйствительную пользу арміи, и потому его чувство понятно.
— Шямпанскаво! настойчиво повторилъ онъ маркитанту, — и поболше стаканы!
Какъ ни отговаривались мы отъ шампанскаго, Соломонъ настоялъ-таки на своемъ. Сначала онъ всѣмъ „поставилъ“, за-
лёдом!.. Да скорей пазжялуста, и поболше!
Лицо Соломона сияло полным внутренним удовлетворением и едва сдерживаемым чувством самодовольной радости. Очевидно, дело его выгорело как нельзя лучше, и он позднее даже проговорился нам отчасти, что „рад за войска“, рад „за насша Росшие“ и что это „таково делу, таково патриотыческаво, знаетю, делу“, за которое потом ему все „болшова спасиба“ скажут. Одним словом, он чувствовал себя, в некотором роде, героем, готовым поступиться даже собственными интересами ради блага дорогого отечества. Он сам глубоко верил в успех того дела, за которое берется, сознавал, что оно должно принести действительную пользу армии, и потому его чувство понятно.
— Шямпанскаво! — настойчиво повторил он маркитанту, — и поболше стаканы!
Как ни отговаривались мы от шампанского, Соломон настоял-таки на своем. Сначала он всем „поставил“, за-
