— Не знаю. Я въ этомъ не понимаю.
— Ручаюсь, что письма отъ Ѳомушки!
Лія помолчала; потомъ серьезно отвѣтила:
— Нѣтъ, это не письма отъ Ѳомушки. Это бабушкина шкатулка.
— Зачѣмъ же она у васъ?
— Бабушка дала мнѣ ее и велѣла открыть послѣ смерти. Вотъ и ключикъ,
— Романично!
— Да, если хотите.
— И вы не знаете, что въ ней находится?
— Конечно, нѣтъ. Откуда же мнѣ знать?
— Я думалъ, что Настасья Петровна сказала вамъ.
— Нѣтъ, бабушка ничего не говорила.
— И это не Ѳомушкины письма?
— Да нѣтъ же! какой вы, право!
— Но брать-то въ руки эту шкатулку можно кому-нибудь, кромѣ васъ?
— Ну, конечно.
Антонъ Васильевичъ принялъ ларчикъ и незамѣтно взвѣшивалъ его на рукахъ, дѣлая видъ, что разсматриваетъ перламутровую инкрустацію, изображавшую двухъ голубковъ, съ большимъ трудамъ тащившихъ, хлопая крыльями, на широкой лентѣ перламутровое же сердце.
— Мило! — замѣтилъ онъ, ставя ящичекъ на подоконникъ. Потомъ добавилъ:
— Можетъ быть, это — деньги.
— Можетъ быть.
— Вы не любопытны.
— Я думаю, всякій будетъ не любопытенъ, если это связано со смертью другого человѣка, да еще такого, какъ бабушка.
— Да, но вы могли разспросить Настасью Петровну.
— Зачѣмъ? Она бы сама сказала, если бы могла. А я,
— Не знаю. Я в этом не понимаю.
— Ручаюсь, что письма от Фомушки!
Лия помолчала; потом серьезно ответила:
— Нет, это не письма от Фомушки. Это бабушкина шкатулка.
— Зачем же она у вас?
— Бабушка дала мне ее и велела открыть после смерти. Вот и ключик,
— Романтично!
— Да, если хотите.
— И вы не знаете, что в ней находится?
— Конечно, нет. Откуда же мне знать?
— Я думал, что Настасья Петровна сказала вам.
— Нет, бабушка ничего не говорила.
— И это не Фомушкины письма?
— Да нет же! какой вы, право!
— Но брать-то в руки эту шкатулку можно кому-нибудь, кроме вас?
— Ну, конечно.
Антон Васильевич принял ларчик и незаметно взвешивал его на руках, делая вид, что рассматривает перламутровую инкрустацию, изображавшую двух голубков, с большим трудам тащивших, хлопая крыльями, на широкой ленте перламутровое же сердце.
— Мило! — заметил он, ставя ящичек на подоконник. Потом добавил:
— Может быть, это — деньги.
— Может быть.
— Вы не любопытны.
— Я думаю, всякий будет не любопытен, если это связано со смертью другого человека, да еще такого, как бабушка.
— Да, но вы могли расспросить Настасью Петровну.
— Зачем? Она бы сама сказала, если бы могла. А я,
