положу, що ся стало на погре́бѣ оного, напишу, бо и самъ тамъ былъ и набралемся страху немалого, бо тое тѣло зоставало презъ увесь постъ Филиповъ въ Нѣжинѣ въ церквѣ и на остатнемъ тыжню попроважено оное до Корсуна, где предъ св҃ти припровадивши, поставили въ церкви святого Николая за мѣстомъ, не ховаючи, але межи св҃ти съ тріумфомъ хотячи оное проводити оттоля въ городъ до церкви Рождества Христова, збудованного отъ того жъ Золотаренка; и тамъ въ самый денъ Рождества Христова въ святой церкви Святого Николая, где тое тѣло лежало на катафалку прибранномъ, священники нѣжинскіе съ протопопою своимъ Максимомъ и игуменомъ и діаконами двома, усѣхъ десять персонъ, зоставивши храмъ Рождества Христова такъ хвалебный и пошли соборомъ отправовати службу Божію до св. Николая, где тое тѣло лежало; и дивовиско, а не такъ задля набоженства множество народа зобралося и, по иншихъ церквахъ выслушавши набоженство, въ тую церковь натислося. А церковь великая была забиванная, а тилко одни двери мѣла. А служба Божія забавна зъ музыкою спѣвана отправовалося. Где юже окончивши божественную службу, якъ юже Буди имя Боже Господне спѣва́но, игуменъ нѣжинскій Діонисій, хотячи ити давати дару́, ведлугъ звычаю чернечого хотячи узяти на голову подкапокъ; который зоставалъ у скарбницѣ, альбо коморцѣ, которая была прибудо́вана у олтарѣ на правомъ боцѣ, маючи собѣ и склепле́ня зъ олтара. Итакъ отчинивши двери, обачитъ, же стѣна загорѣлась, и заразъ ставши на царскихъ вратахъ, священникъ тоя же церкви крикнетъ на народъ: „Про Бг҃ъ, церковь горитъ.“ Итакъ тотъ народъ потиснулся до дверей и двери затлумили, же нѣхто не моглъ самъ выйти изъ церкви, ажъ каждого вытягали. А тая скарбниця загорѣлась съ неосторожности вытрикуша, же тамъ свѣчи клалъ на полицѣ, не загасивши добре, и съ того занялося, бо я самъ на тое смотрѣлъ въ той скарбницѣ, якъ еще огонь не разширился былъ, але знать, же особливый гнѣвъ Божій былъ, же въ скоромъ часѣ отъ такъ малой рѣчи уся церковь занялася, у едномъ квадрансѣ згорѣла, же людъ не моглъ выйти, але згорѣло людей живыхъ 430 зъ наддачею. Въ той церкви и священниковъ два брата рожоныхъ згорѣло во всѣхъ аппаратахъ, какъ служили, которые аппарата коштовали на килька тысячей. Итакъ вмѣсто радостного праздника, мало хто знайшолся въ томъ мѣстѣ, жебы не плакалъ своихъ пріятелей, такъ въ скоромъ часѣ срогою смертію погибшихъ: хто отца, матки, сына, брата, сестеръ, дочки. Хто можетъ выповѣсти такій жаль, якъ тамъ стался за малый часъ, же усе мѣсто смертелностного трупу паленого?[1] И якъ тотъ огонь погасъ, тотъ трупъ недогорѣлый Ивана Золотаренка братъ его узялъ въ дворъ свой, и знову въ новую домовину вложилъ и ведлугъ своего уподобання отправовалъ погре́бъ, зробивши катафалкъ у Рождества Христова, але и тамъ подвокротше заго́рувался, поколя скончила тотъ погре́бъ.[2]
- ↑ По ВР. переведено такъ: „а отъ такого господскаго трупу весь городъ смердѣлъ.“
- ↑ Весь этотъ разсказъ о погребеніи наказнаго гетмана, Ивана Золотаренка, показываетъ, что сочинитель нашей лѣтописи былъ родомъ, чуть ли, не изъ Корсуна, или же его полка.
положу, що ся стало на погре́бе оного, напишу, бо и сам там был и набралемся страху немалого, бо тое тело зоставало през увесь пост Филипов в Нежине в церкве и на остатнем тыжню попроважено оное до Корсуна, где пред св҃ти припровадивши, поставили в церкви святого Николая за местом, не ховаючи, але межи св҃ти с триумфом хотячи оное проводити оттоля в город до церкви Рождества Христова, збудованного от того ж Золотаренка; и там в самый ден Рождества Христова в святой церкви Святого Николая, где тое тело лежало на катафалку прибранном, священники нежинские с протопопою своим Максимом и игуменом и диаконами двома, усех десять персон, зоставивши храм Рождества Христова так хвалебный и пошли собором отправовати службу Божию до св. Николая, где тое тело лежало; и дивовиско, а не так задля набоженства множество народа зобралося и, по инших церквах выслушавши набоженство, в тую церковь натислося. А церковь великая была забиванная, а тилко одни двери мела. А служба Божия забавна з музыкою спевана отправовалося. Где юже окончивши божественную службу, як юже Буди имя Боже Господне спева́но, игумен нежинский Дионисий, хотячи ити давати дару́, ведлуг звычаю чернечого хотячи узяти на голову подкапок; который зоставал у скарбнице, альбо коморце, которая была прибудо́вана у олтаре на правом боце, маючи собе и склепле́ня з олтара. Итак отчинивши двери, обачит, же стена загорелась, и зараз ставши на царских вратах, священник тоя же церкви крикнет на народ: „Про Бг҃ъ, церковь горит.“ Итак тот народ потиснулся до дверей и двери затлумили, же нехто не могл сам выйти из церкви, аж каждого вытягали. А тая скарбниця загорелась с неосторожности вытрикуша, же там свечи клал на полице, не загасивши добре, и с того занялося, бо я сам на тое смотрел в той скарбнице, як еще огонь не расширился был, але знать, же особливый гнев Божий был, же в скором часе от так малой речи уся церковь занялася, у едном квадрансе згорела, же люд не могл выйти, але згорело людей живых 430 з наддачею. В той церкви и священников два брата рожоных згорело во всех аппаратах, как служили, которые аппарата коштовали на килька тысячей. Итак вместо радостного праздника, мало хто знайшолся в том месте, жебы не плакал своих приятелей, так в скором часе срогою смертию погибших: хто отца, матки, сына, брата, сестер, дочки. Хто может выповести такий жаль, як там стался за малый час, же усе место смертелностного трупу паленого?[1] И як тот огонь погас, тот труп недогорелый Ивана Золотаренка брат его узял в двор свой, и знову в новую домовину вложил и ведлуг своего уподобання отправовал погре́б, зробивши катафалк у Рождества Христова, але и там подвокротше заго́рувался, поколя скончила тот погре́б.[2]
