Впереди гарцовали два офицера и, казалось, спорили.
Не слыша ихъ словъ, Маруся угадала веселаго молодаго по его живой, подвижной осанкѣ, по его быстрымъ, словно дразнящимъ, движеньямъ около недовольнаго тучнаго товарища, казавшагося тяжелымъ чугуннымъ слиткомъ, мучительно подавлявшимъ нетерпѣливаго, горячаго коня. Стараясь не проронить ни одной фразы, которыми изрѣдка перебрасывались между собою въ отрядѣ, Маруся старалась тоже угадать, о чемъ спорятъ впереди гарцующіе начальники—не объ ея-ли возѣ? Или они забыли о немъ? И что будетъ дальше? И какъ встрѣтитъ ее панъ Кнышъ? И доѣдетъ-ли она до пана Кныша? И удастся-ли добраться ему до Чигирина?..
Тихо раскачиваясь и разваливаясь, подвигался возъ. Послѣднія ночныя тѣни уже готовы были исчезнуть; предразсвѣтная трезвая, проникающая свѣжесть уже чувствовалась; важные волы выступали теперь бодрѣе, муштрованныя лошади, не измѣняя привычнаго военнаго шага, жались ближе къ возу и, вытягивая головы, съ наслажденьемъ выдергивали изъ воза клоки пахучаго сѣна.
Вдругъ что-то заставило Марусю невольно обратить устремленные въ даль глаза налѣво—и она встрѣтила испытующій, проницательный взглядъ другихъ сверкающихъ глазъ,—взглядъ, слѣдящій за нею со вниманіемъ и сомнѣніемъ.
Около самаго воза, касаясь его, ѣхалъ пожилой всадникъ. Глаза дѣвочки, привыкшіе къ полутьмѣ, хорошо различили каждую рѣзкую черту его живого, смышленаго лица. Онъ пристально глядѣлъ на нее и безъ словъ понятно говорилъ его взглядъ: странна однако эта маленькая дѣвочка! Чуденъ и тотъ, кто выбралъ возницею эту хрупкую игрушку,—возницею среди ночи, въ смутныя, ненадежныя военныя времена!
— У тебя, дѣвочка, родной отецъ—мать или нѣтъ? спросилъ онъ внезапно у Маруси, и, видя, что она не понимаетъ его словъ, ломанымъ украинскимъ языкомъ перевелъ ей свой вопросъ.
— Родной отецъ и родная мать, отвѣчала Маруся.
Его взглядъ впился въ нее еще съ большимъ сомнѣніемъ и сдѣлался еще пытливѣе и проницательнѣе.
Впереди гарцовали два офицера и, казалось, спорили.
Не слыша их слов, Маруся угадала веселого молодого по его живой, подвижной осанке, по его быстрым, словно дразнящим, движеньям около недовольного тучного товарища, казавшегося тяжелым чугунным слитком, мучительно подавлявшим нетерпеливого, горячего коня. Стараясь не проронить ни одной фразы, которыми изредка перебрасывались между собою в отряде, Маруся старалась тоже угадать, о чём спорят впереди гарцующие начальники — не об её ли возе? Или они забыли о нём? И что будет дальше? И как встретит ее пан Кныш? И доедет ли она до пана Кныша? И удастся ли добраться ему до Чигирина?..
Тихо раскачиваясь и разваливаясь, подвигался воз. Последние ночные тени уже готовы были исчезнуть; предрассветная трезвая, проникающая свежесть уже чувствовалась; важные волы выступали теперь бодрее, муштрованные лошади, не изменяя привычного военного шага, жались ближе к возу и, вытягивая головы, с наслажденьем выдергивали из воза клоки пахучего сена.
Вдруг что-то заставило Марусю невольно обратить устремленные в даль глаза налево — и она встретила испытующий, проницательный взгляд других сверкающих глаз, — взгляд, следящий за нею со вниманием и сомнением.
Около самого воза, касаясь его, ехал пожилой всадник. Глаза девочки, привыкшие к полутьме, хорошо различили каждую резкую черту его живого, смышленого лица. Он пристально глядел на нее и без слов понятно говорил его взгляд: странна однако эта маленькая девочка! Чуден и тот, кто выбрал возницею эту хрупкую игрушку, — возницею среди ночи, в смутные, ненадежные военные времена!
— У тебя, девочка, родной отец — мать или нет? спросил он внезапно у Маруси, и, видя, что она не понимает его слов, ломаным украинским языком перевел ей свой вопрос.
— Родной отец и родная мать, отвечала Маруся.
Его взгляд впился в нее еще с большим сомнением и сделался еще пытливее и проницательнее.
