Она въ тоже мгновеніе узнала этотъ голосъ и, пораженная радостію какъ стрѣлою, вдругъ восхищенная и обезсиленная внезапно отлетѣвшими муками и тревогами, зашаталась, чуть не упала, и сѣла на землю, не имѣя силъ ступить дальше шагу.
Понемногу она пришла въ себя и внимательно разглядѣла мѣсто: груда камней, у которой она сидѣла, видно была навалена здѣсь очень давно, когда строился погребъ, каменною отдушиною выходившій во дворъ, и камни, оставшіеся отъ постройки, съ той поры очевидно не трогались, потому что они проросли травою и крапивою по всѣмъ извивчивымъ направленіямъ.
— Не ослышалась-ли я? подумала Маруся, вся замирая отъ томленія.
Но голосъ, выходя изъ подъ земли, прозвучалъ снова:
— Вѣрная моя дѣвочка! развесели свое сердечко! Переплыли мы самую быстрю,—на берегу, Богъ дастъ, не потонемъ!
Маруся долго оставалась недвижима, все еще прислушиваясь. По его слову, какъ по волшебному велѣнью, сердце ея исполнилось живою радостью, и потому на лицѣ заигралъ такой яркій, счастливый румянецъ, очи такъ засіяли и засвѣтились, что Тарасъ, гарцевавшій по дѣдовому двору, то въ гордомъ видѣ гетманскаго коня, то въ грозномъ видѣ самого гетмана, то въ личинѣ храбрыхъ казацкихъ вождей и полковниковъ, то, наконецъ, разгоряченный представляемыми имъ прекрасными и славными ролями, необузданно предаваясь прыжкамъ и скачкамъ въ собственномъ своемъ видѣ, очутившись передъ чужой дѣвочкой пораженъ былъ преобразившею ее перемѣною, остановился передъ нею въ нѣкоторомъ недоумѣніи и устремилъ на нее свои орлиные взгляды.
— Что ей дѣдъ далъ? подумалъ онъ. Что?
Передъ нимъ замелькали и заносились какія-то неясныя видѣнья смачныхъ маковниковъ въ меду, сластенъ, пряничныхъ коней, каленыхъ орѣховъ и прочихъ благъ. И чѣмъ больше глядѣлъ онъ на чужую дѣвочку, тѣмъ видѣнья эти становились фантастичнѣе, заманчивѣе, а вмѣстѣ съ тѣмъ все болѣе раздражали и волновали его. Недоумѣвающій, чающій, онъ стоялъ и глядѣлъ, болѣе чѣмъ когда либо подобный хищному орленку, расправившему
Она в тоже мгновение узнала этот голос и, пораженная радостью как стрелою, вдруг восхищенная и обессиленная внезапно отлетевшими муками и тревогами, зашаталась, чуть не упала, и села на землю, не имея сил ступить дальше шагу.
Понемногу она пришла в себя и внимательно разглядела место: груда камней, у которой она сидела, видно была навалена здесь очень давно, когда строился погреб, каменною отдушиною выходивший во двор, и камни, оставшиеся от постройки, с той поры очевидно не трогались, потому что они проросли травою и крапивою по всем извивчивым направлениям.
— Не ослышалась ли я? подумала Маруся, вся замирая от томления.
Но голос, выходя из под земли, прозвучал снова:
— Верная моя девочка! развесели свое сердечко! Переплыли мы самую быстрю, — на берегу, Бог даст, не потонем!
Маруся долго оставалась недвижима, всё еще прислушиваясь. По его слову, как по волшебному веленью, сердце её исполнилось живою радостью, и потому на лице заиграл такой яркий, счастливый румянец, очи так засияли и засветились, что Тарас, гарцевавший по дедовому двору, то в гордом виде гетманского коня, то в грозном виде самого гетмана, то в личине храбрых казацких вождей и полковников, то, наконец, разгоряченный представляемыми им прекрасными и славными ролями, необузданно предаваясь прыжкам и скачкам в собственном своем виде, очутившись перед чужой девочкой поражен был преобразившею ее переменою, остановился перед нею в некотором недоумении и устремил на нее свои орлиные взгляды.
— Что ей дед дал? подумал он. Что?
Перед ним замелькали и заносились какие-то неясные виденья смачных маковников в меду, сластен, пряничных коней, каленых орехов и прочих благ. И чем больше глядел он на чужую девочку, тем виденья эти становились фантастичнее, заманчивее, а вместе с тем всё более раздражали и волновали его. Недоумевающий, чающий, он стоял и глядел, более чем когда либо подобный хищному орленку, расправившему
