— Это кому же, вашескородіе, по старымъ временамъ? — не безъ иронической нотки задалъ въ свою очередь вопросъ Нилычъ. — И за что жаловаться?.. Такъ наказывалъ боцманъ не отъ себя, а по приказанію... А бой былъ дозволепъ боцману... Да и нельзя боцману безъ боя... Только съ разсудкомъ и безъ поврежденія личности... Въ томъ-то и различка... И я былъ боцманомъ вашескородіе, доводилось — чесалъ морды, хучь голубь нашъ Василій Ѳедорычъ и запрещалъ... Однако никакихъ кляузъ не было, и матросы не обижались... А на Шитикова всѣ обижались... Хоть, нечего врать, зря Шитиковъ не дрался. Обвязательно за неисправку какую. Только ужъ всякое лыко въ строку было у его, обозленнаго, за то, что живодеръ и нѣтъ силъ хотѣнія отстать... Ежели ты столько лѣтъ живодерничалъ, то не отстать... И всячески мы пробовали утихомирить его... Ничего не брало...
— А какъ матросы пробовали утихомирить боцмана?
— Всячески. Два старые матроса усовѣщивали... Бога просили вспомнить...
— Что жъ боцманъ?
— Больше отмалчивался... Тогда избили разъ на берегу въ Ривѣ (Ріо-Жанейро). Въ самомъ лучшемъ видѣ остался... Послѣ того недѣли три отлеживался...
— И вы били, Нилычъ?
