довъ, цвѣтовъ и очертаній, и вообще отъ всякаго воображенія и памяти вещей чувственныхъ какъ хорошихъ, такъ и худыхъ. Ибо все такое есть запятнаніе и затемнѣніе чистоты и свѣтлости ума, одебелѣніе его безвеществія, и проводникъ къ острастенію ума: такъ какъ ни одна почти страсть душевная и тѣлесная не можетъ подступить къ уму иначе, какъ чрезъ воображеніе соотвѣтственныхъ имъ вещей чувственныхъ. Подвизайся же хранить умъ свой безцвѣтнымъ, безъо́бразнымъ, безвиднымъ и чистымъ, какъ создалъ его Богъ.
Но этого достигнуть иначе ты не можешь, какъ возвративъ умъ свой въ себя, заключивъ его въ тѣсномъ мѣстѣ сердца своего, и всего внутренняго человѣка, и научивъ его неотходно пребывать тамъ внутри, то въ сокровенной молитвѣ, внутреннимъ словомъ возглашая: Господи Іисусе Христе, Сыне Божій, помилуй мя, то себѣ внимая и себя разсуждая, наипаче же Бога созерцая и въ Немъ упокоеваясь. Ибо какъ змій, когда нужно ему бываетъ бросить старую кожу свою, идетъ и съ усиліемъ протискиваетъ себя сквозь какой-либо тѣсный проходъ, какъ говорятъ естествословы; такъ и умъ, чрезъ тѣснины сердца и умной въ сердцѣ молитвы протискиваясь, совлекается одежды воображенія чувственныхъ вещей и недобрыхъ чувственныхъ впечатлѣній, и дѣлается чистымъ, свѣтлымъ и годнымъ къ единенію съ Богомъ, ради подобія Ему, какое воспринимаетъ чрезъ это. Опять, — какъ вода, чѣмъ больше утѣсняется въ тѣсныхъ проходахъ, тѣмъ сильнѣе напираетъ и быстрѣе устремляется вверхъ; такъ и умъ, чѣмъ болѣе стѣсняется сокровеннымъ въ сердцѣ поученіемъ и себѣ вниманіемъ, тѣмъ дѣлается утонченнѣе и сильнѣе и, устремляясь горѣ, тѣмъ недоступнѣе бываетъ для всякой страсти, и всякаго прилога помысловъ, и для всякаго образа вещей, не только чувственныхъ, но и мысленныхъ, такъ какъ
