приходитъ что-либо стороннее, самостное или человѣкоугодливое, то добротность рѣшенія въ такомъ случаѣ тускнѣетъ и омрачается. Рѣшаемся иной разъ боясь, что скажутъ, если не сдѣлаемъ, иной разъ чая себѣ какого-либо удовлетворенія и выгоды отъ дѣла, теперь или впослѣдствіи, а иной разъ отъ того, что нельзя иначе: и не хотѣлось бы, но надо сдѣлать. Всѣ такія дѣла не могутъ стоять въ ряду чисто добрыхъ дѣлъ, и хоть совнѣ кажутся похвальными, но по внутреннему достоинству предъ Богомъ и совѣстью не стоютъ похвалы. Разсмотримъ же, сколько у насъ такого рода дѣлъ? И опять придется сознать, что почти сплошь и рядомъ. И опять, выходитъ, нечѣмъ хвалиться.
Итакъ добрыя дѣла наши, если строго ихъ разберемъ, не дадутъ намъ открыть уста для восхваленія себя предъ другими, или для трубленія внутри предъ собой. Если же мы приведемъ при этомъ на память всѣ дѣла свои неодобрительныя, — пустыя, суетныя, безполезныя, вредныя, беззаконныя, богопротивныя, каковыхъ конечно найдется не мало; то что тогда должны почувствовать? Можетъ быть скажетъ кто: взвѣсь ту и другую сторону, и какая перетянетъ, по той и суди себя. Но такого рода пріемъ въ семъ случаѣ неумѣстенъ. Дѣла идутъ из-внутри. Если есть дѣла недобрыя, то, значитъ, внутреннее наше не въ добромъ порядкѣ; а оно-то и опредѣляетъ нашу цѣну предъ Богомъ, — самую существенную цѣну. Если оно не можетъ быть одобрено, то и весь человѣкъ недостоинъ одобренія.
Еще одно прискажу: всѣ дѣла, нами видимо совершаемыя, въ семействѣ, въ обществѣ, по службѣ, составляютъ наше поведеніе. Если осмотримся кругомъ, не можемъ не сказать, что въ общемъ поведеніе наше большею частію исправно. Но такъ же ли исправно при семъ и внутреннее, этого утверждать не можемъ. Глаза окружающихъ насъ силь-
