трудно мнѣ согласиться, чтобъ маленькіе люди были нужны!
Я похожъ здѣсь на пѣтуха въ чужомъ птичникѣ, котораго клюютъ даже куры; но за это не сержусь я на этихъ куръ.
Я вѣжливъ съ ними, какъ со всякой маленькой непріятностью; быть колючимъ по отношенію ко всему маленькому кажется мнѣ мудростью, достойной ежа.
Всѣ они говорятъ обо мнѣ, сидя вечеромъ у очага, — они говорятъ обо мнѣ, но никто не думаетъ — обо мнѣ.
Вотъ новая тишина, которой я научился; ихъ шумъ вокругъ меня накидываетъ покрывало на мои мысли.
Они шумятъ между собой: «что несетъ вамъ эта темная туча? берегитесь, чтобъ не принесла она намъ заразы!»
И недавно одна женщина отдернула своего ребенка, тянувшагося ко мнѣ: «унесите дѣтей! кричала она; такіе глаза опаляютъ дѣтскія души».
Они кашляютъ. когда я говорю: они думаютъ, что кашель — возраженіе противъ могучихъ вѣтровъ, — они ничего не догадываются о шумѣ моего счастья!
«У насъ еще нѣтъ времени для Заратустры», — такъ возражаютъ они; но что толку во времени, у котораго «нѣтъ времени» для Заратустры?
И даже когда они восхваляютъ меня: развѣ могъ бы заснуть я на славѣ ихъ? Поясъ изъ тернія — хвала ихъ для меня: онъ зудитъ еще, даже когда я снимаю его.
И вотъ чему научился я у нихъ: тотъ, кто хвалитъ, дѣлаетъ видъ, будто воздаетъ онъ должное, но на самомъ дѣлѣ онъ хочетъ получить еще больше!
Спросите у моей ноги, нравится ли ей ихъ манера хвалить и привлекать къ себѣ! Поистинѣ, при такой
трудно мне согласиться, чтоб маленькие люди были нужны!
Я похож здесь на петуха в чужом птичнике, которого клюют даже куры; но за это не сержусь я на этих кур.
Я вежлив с ними, как со всякой маленькой неприятностью; быть колючим по отношению ко всему маленькому кажется мне мудростью, достойной ежа.
Все они говорят обо мне, сидя вечером у очага, — они говорят обо мне, но никто не думает — обо мне.
Вот новая тишина, которой я научился; их шум вокруг меня накидывает покрывало на мои мысли.
Они шумят между собой: «что несет вам эта темная туча? берегитесь, чтоб не принесла она нам заразы!»
И недавно одна женщина отдернула своего ребенка, тянувшегося ко мне: «унесите детей! кричала она; такие глаза опаляют детские души».
Они кашляют. когда я говорю: они думают, что кашель — возражение против могучих ветров, — они ничего не догадываются о шуме моего счастья!
«У нас еще нет времени для Заратустры», — так возражают они; но что толку во времени, у которого «нет времени» для Заратустры?
И даже когда они восхваляют меня: разве мог бы заснуть я на славе их? Пояс из терние — хвала их для меня: он зудит еще, даже когда я снимаю его.
И вот чему научился я у них: тот, кто хвалит, делает вид, будто воздает он должное, но на самом деле он хочет получить еще больше!
Спросите у моей ноги, нравится ли ей их манера хвалить и привлекать к себе! Поистине, при такой
