Глазъ не смыкаетъ онъ мнѣ: душу оставляетъ онъ бодрствовать. Легокъ онъ, поистинѣ! легокъ, какъ перышко.
Онъ убѣждаетъ меня, я не знаю какъ? онъ дотрогивается внутри меня ласкающей рукою, онъ принуждаетъ меня. Да, онъ принуждаетъ мою душу потягиваться: —
— какой она становится длинной и усталой, моя странная душа! Неужели вечеръ седьмого дня пришелся для нея какъ разъ въ полдень? Ужъ не блуждала ли она слишкомъ долго, блаженная, среди добрыхъ и зрѣлыхъ вещей?
Долго потягивается она, — все больше и больше! она лежитъ тихо, странная душа моя. Слишкомъ ужъ много добраго вкусила она; эта золотая печаль гнететъ не, она сковываетъ уста.
— Какъ корабль, зашедшій въ самую тихую пристань свою — теперь опирается онъ на землю, усталый отъ долгихъ странствій и невѣдомыхъ мссѣѣ. Развѣ земля не надежнѣе?
Когда такой корабль пристаетъ къ берегу, жмется къ нему: — тогда достаточно, чтобъ паукъ протянулъ отъ земли къ нему паутину свою. Въ болѣе крѣпкой веревкѣ нѣтъ надобности.
Какъ такой усталый корабль въ тихой пристани: такъ отдыхаю и я теперь близъ земли, преданный, довѣрчивый, ожидающій, привязанный къ ней тончайшими нитями.
О, счастье! О, счастье! Не хочешь ли ты запѣть, о, душа моя? Ты лежишь въ травѣ. Но теперь таинственный, торжественный часъ, когда ни одинъ пастухъ не играетъ на свирѣли своей.
Берегись! Жаркій полдень спитъ на нивахъ. Не пой! Тише! Міръ совершененъ.
Глаз не смыкает он мне: душу оставляет он бодрствовать. Легок он, поистине! легок, как перышко.
Он убеждает меня, я не знаю как? он дотрагивается внутри меня ласкающей рукою, он принуждает меня. Да, он принуждает мою душу потягиваться: —
— какой она становится длинной и усталой, моя странная душа! Неужели вечер седьмого дня пришелся для неё как раз в полдень? Уж не блуждала ли она слишком долго, блаженная, среди добрых и зрелых вещей?
Долго потягивается она, — всё больше и больше! она лежит тихо, странная душа моя. Слишком уж много доброго вкусила она; эта золотая печаль гнетет не, она сковывает уста.
— Как корабль, зашедший в самую тихую пристань свою — теперь опирается он на землю, усталый от долгих странствий и неведомых мссее. Разве земля не надежнее?
Когда такой корабль пристает к берегу, жмется к нему: — тогда достаточно, чтоб паук протянул от земли к нему паутину свою. В более крепкой веревке нет надобности.
Как такой усталый корабль в тихой пристани: так отдыхаю и я теперь близ земли, преданный, доверчивый, ожидающий, привязанный к ней тончайшими нитями.
О, счастье! О, счастье! Не хочешь ли ты запеть, о, душа моя? Ты лежишь в траве. Но теперь таинственный, торжественный час, когда ни один пастух не играет на свирели своей.
Берегись! Жаркий полдень спит на нивах. Не пой! Тише! Мир совершенен.
