объяснить только однимъ: по природѣ своего духа и творчества онъ былъ чуждъ великорусской литературѣ. Онъ, какъ показываетъ анализъ его первыхъ повѣстей, скорѣе является въ нихъ художникомъ-завершителемъ предыдущаго періода развитія малорусской литературы, нежели начинателемъ новой, общерусской.
Но едва ли не самымъ суровымъ и.... несправедливымъ судьей Гоголя оказался его землякъ, П. Кулишъ. Сначала поддавшись непосредственному вліянію художественнаго творчества нашего великаго писателя, Кулишъ выступилъ затѣмъ съ придирчивой критикой деталей, пытаясь его развѣнчать. Соглашаясь, что въ украинскихъ повѣстяхъ «чувствуется общій поэтическій тонъ Украйны», Кулишъ, однако, настаиваетъ на томъ, что онѣ мало заключаютъ въ себѣ исторической и этнографической истины и, подвергая анализу Сорочинскую ярмарку, выводитъ заключеніе, что Гоголь не зналъ народныхъ обычаевъ.
Но имѣютъ ли въ художественномъ произведеніи значеніе такія мелочи, какъ мѣстныя детали свадебнаго ритуала, которыхъ нельзя обойти въ житейской обстановкѣ? Мы и не ищемъ въ повѣстяхъ Гоголя этнографическихъ изслѣдованій: пусть будетъ правдой только одно изъ сказаннаго съ укоризной Кулишомъ: «украинскія повѣсти Гоголя не болѣе какъ радужныя грезы поэта о родинѣ», и если это такъ — мы будемъ довольны.
Критика Кулиша была опровергнута до мелочей Максимовичемъ, и теперь, много лѣтъ спустя послѣ этого спора, съ развитіемъ и расширеніемъ въ новыя, неизслѣдованныя тогда области историко-литературныхъ изученій — постепенно, ярче и ярче выясняется связь творчества Гоголя съ цѣлымъ рядомъ предшествующихъ поколѣній малорусскихъ писателей и глубоко лежащая историческая основа его.
Кулишъ обвинялъ Гоголя въ незнаніи условій жизни малорусскаго народа; въ томъ, что если онъ и наблюдалъ её — то лишь «съ панскаго крыльца». Но все: факты изъ жизни вели-
объяснить только одним: по природе своего духа и творчества он был чужд великорусской литературе. Он, как показывает анализ его первых повестей, скорее является в них художником-завершителем предыдущего периода развития малорусской литературы, нежели начинателем новой, общерусской.
Но едва ли не самым суровым и… несправедливым судьей Гоголя оказался его земляк, П. Кулиш. Сначала поддавшись непосредственному влиянию художественного творчества нашего великого писателя, Кулиш выступил затем с придирчивой критикой деталей, пытаясь его развенчать. Соглашаясь, что в украинских повестях «чувствуется общий поэтический тон Украйны», Кулиш, однако, настаивает на том, что они мало заключают в себе исторической и этнографической истины и, подвергая анализу Сорочинскую ярмарку, выводит заключение, что Гоголь не знал народных обычаев.
Но имеют ли в художественном произведении значение такие мелочи, как местные детали свадебного ритуала, которых нельзя обойти в житейской обстановке? Мы и не ищем в повестях Гоголя этнографических исследований: пусть будет правдой только одно из сказанного с укоризной Кулишом: «украинские повести Гоголя не более как радужные грезы поэта о родине», и если это так — мы будем довольны.
Критика Кулиша была опровергнута до мелочей Максимовичем, и теперь, много лет спустя после этого спора, с развитием и расширением в новые, неисследованные тогда области историко-литературных изучений — постепенно, ярче и ярче выясняется связь творчества Гоголя с целым рядом предшествующих поколений малорусских писателей и глубоко лежащая историческая основа его.
Кулиш обвинял Гоголя в незнании условий жизни малорусского народа; в том, что если он и наблюдал её — то лишь «с панского крыльца». Но всё: факты из жизни вели-
