— Молчать передъ боцманомъ!..
— Я слушалъ твои умныя рѣчи. Послушай и ты мои!—рѣшительно и возбужденно заговорилъ Митюшинъ.—Мы, вѣдь, съ глазу на глазъ. Можетъ, и не слыхалъ отъ людей, какой ты безстыжій и какой взяточникъ боцманъ... Доноси, господинъ боцманъ. Пусть меня отдадутъ подъ судъ, съ моимъ удовольствіемъ... Не сдрейфю! Быть-можетъ, правда всплыветъ, какъ ты съ матросовъ деньги берешь, да на себя заставляешь ихъ работать. Кто стулъ, кто обшить, кто сапогъ, кто тебѣ замѣсто вѣстоваго... Драться правъ нѣтъ, а вы сволочь, боцмана да унтерцеры, зубы выбиваете... Знаете, что боятся жаловаться, такъ вы тиранствуете!? И какъ бы деньгами гдѣ поживиться... Это тебѣ вмѣсто Бога... Богъ-то только на языкѣ, а въ душѣ одинъ рупь-цѣлковый да беззаконіе! И какъ я ежели говорю, что на законъ плюютъ и совѣсть забыли,—такъ я, по твоему воображенію, бунтовщикъ? Ежели понимаю, что неправдой живете, такъ это бунтъ!? Свой же братъ, такой же подневольный мужикъ былъ, а грозитъ въ штрафные и пороть... Полагаешь—испугать и на линію поставить. Умникъ. Насквозь человѣка видишь, а не видишь, что не всякій свинья и за грошъ душу продастъ. Да и старшему офицеру, видно, не въ догадку, какой ты во всей формѣ мерзавецъ!
Этотъ великолѣпный и благополучный боцманъ, считавшій себя необыкновенно важной особой на кораблѣ, ахнулъ отъ изумленія и, растерянный, не останавливалъ дерзкихъ словъ возмущеннаго матроса.
