Онъ задумался и находился въ смятенномъ настроеніи человѣка, котораго внезапно выбили изъ колеи.
Пронеслось что-то свѣтлое, когда и онъ въ дни юности безпокоился за правду... Самъ безупречно честный, онъ возмущался боцманомъ, о продѣлкахъ котораго и не догадывался и которымъ начиналъ вѣрить. Изумлялся „отчаянному“ и понималъ, что онъ не бунтовщикъ, но во всякомъ случаѣ безпокойный матросъ и заслуживаетъ наказанія за нарушеніе дисциплины, и такой матросъ будетъ заводить „исторіи“. Если отдать его подъ судъ, то навѣрное переведутъ въ штрафные и будущность человѣка испорчена. Да и обнаружится многое, что(!) дѣлалось на „Грозящемъ“ и что(!) будетъ непріятно для старшаго офицера и капитана.
Иванъ Петровичъ считалъ себя справедливымъ. И въ голову его пришла мысль, что по совѣсти слѣдовало бы отдать подъ судъ боцмана, если все, что(!) говорилъ Митюшинъ, подтвердится дознаніемъ. Но боцманъ былъ отличнымъ исполнителемъ, и лишиться такого человѣка непріятно для старшаго офицера. И, главное, снова на судѣ вынесется тотъ „соръ“, который выносить боится начальство, а Иванъ Петровичъ боялся всякаго начальства, такъ какъ думалъ о своемъ благополучіи. Да и отдавая боцмана подъ судъ, старшій офицеръ обнаружилъ бы свою вину. Какъ онъ не зналъ такихъ беззаконій и служилъ съ боцманомъ двѣ кампаніи?
Въ концѣ-концовъ старшій офицеръ, раздраженный, что на „Грозящемъ“ изъ-за матроса вышли „такія непріятности“ для него, и безъ того цѣлые
