дни хлопотавшій безъ устали, запутался и не зналъ, что сдѣлать съ „отчаяннымъ“.
Прошла минута, другая. И наконецъ у старшаго офицера явилось рѣшеніе—замять все это дѣло. По крайней мѣрѣ, это казалось такому безхарактерному человѣку лучшимъ выходомъ.
И онъ сказалъ Митюшину:
— Я прощу твой проступокъ, если ты будешь просить прощенія у боцмана... Мнѣ жаль тебя... А я поговорю съ боцманомъ... Понялъ?
— Понялъ, вашескобродіе!
— Но только смотри, чтобы впредь ни гу-гу... Не болтай, а то попадешь подъ судъ и пропадешь... Не забудь этого... Какой бы ни былъ боцманъ—не твое это дѣло, а дѣло начальства... И не тебѣ о немъ разсуждать... А если считаешь себя безвинно наказаннымъ, можешь жаловаться по начальству!
Старшій офицеръ думалъ, что спасъ „отчаяннаго“ и тотъ долженъ быть благодаренъ. Въ то же время „исторія“ окончится. А боцмана онъ разнесетъ и ему пригрозитъ. Онъ перестанетъ драться и брать взятки...
Но Митюшинъ не только не обнаружилъ благодарныхъ чувствъ. Напротивъ, онъ былъ мраченъ.
— Такъ ступай и подъ арестъ не садись!..
— Слушаю, вашескобродіе... Но только...
— Что еще?
— Я не пойду просить прощенія у боцмана. Если кого подъ судъ, то слѣдуетъ его, вашескобродіе...
