Что̀ короля была украшена портретомъ,
Сказалъ: „все это такъ, но ежели начнешь
Все строго взвѣшивать, и нашу молодежь
Нельзя не похвалить. Вѣдь прежде хуже было,
Когда заморскаго народу навалило
Сюда, хоть прудъ пруди: намъ изъ чужой земли
Обычаевъ они и моды навезли,
А наши юноши сейчасъ, по ихъ примѣру,
Забывъ отечество, родной языкъ и вѣру,
Въ наставникахъ своихъ не чая и души,
Надолго бросили чамарки, кунтуши,
Давай по ихнему кафтаны шить кургузы —
И стали всѣ на видъ какъ истые французы,
Ну такъ, что иногда нельзя и разобрать.
Коли кого Господь захочетъ покарать,
Разсудокъ онъ затмитъ у всѣхъ: объ эту пору
Не думали давать и старшіе отпору
Той басурманщинѣ; повсюду былъ разладъ,
Повсюду — будто бы на сырной маскарадъ[ВТ 1],
Покуда не пришла совсѣмъ иная доля:
Вослѣдъ за сырною, великій постъ — неволя!“
„Лѣтъ пятьдесятъ тому, въ повѣтъ Ошмянскій къ намъ,
Я помню, заѣзжать любилъ по временамъ
Подчашичъ, первый, кто у насъ кафтанъ французскій
Надѣлъ; гонялись всѣ за этой трясогузкой,
И даже лицамъ тѣмъ завидовалъ весь свѣтъ,
У чьихъ воротъ стоялъ его кабріолетъ.
А кучеръ у него въ чулкахъ ходилъ; ботинки
Носилъ онъ съ пряжками, а ноги какъ тычинки.
На козлахъ, рядомъ съ нимъ, сидѣлъ косматый песъ,
Котораго съ собой изъ-за̀ моря привезъ
Подчашичъ. А народъ, увидя ту карету,
Что̀ короля была украшена портретом,
Сказал: „всё это так, но ежели начнёшь
Всё строго взвешивать, и нашу молодёжь
Нельзя не похвалить. Ведь прежде хуже было,
Когда заморского народу навалило
Сюда, хоть пруд пруди: нам из чужой земли
Обычаев они и моды навезли,
А наши юноши сейчас, по их примеру,
Забыв отечество, родной язык и веру,
В наставниках своих не чая и души,
Надолго бросили чамарки, кунтуши,
Давай по ихнему кафтаны шить кургузы —
И стали все на вид как истые французы,
Ну так, что иногда нельзя и разобрать.
Коли кого Господь захочет покарать,
Рассудок он затмит у всех: об эту пору
Не думали давать и старшие отпору
Той басурманщине; повсюду был разлад,
Повсюду — будто бы на сырной маскарад[ВТ 2],
Покуда не пришла совсем иная доля:
Вослед за сырною, великий пост — неволя!“
„Лет пятьдесят тому, в повет Ошмянский к нам,
Я помню, заезжать любил по временам
Подчашич, первый, кто у нас кафтан французский
Надел; гонялись все за этой трясогузкой,
И даже лицам тем завидовал весь свет,
У чьих ворот стоял его кабриолет.
А кучер у него в чулках ходил; ботинки
Носил он с пряжками, а ноги как тычинки.
На козлах, рядом с ним, сидел косматый пёс,
Которого с собой из-за̀ моря привез
Подчашич. А народ, увидя ту карету,
