Онъ, наконецъ, его отчаянно нюхнулъ
И громко посреди компаніи чихнулъ;
Чиханье Войскаго откликнулося эхомъ
Подъ сводами; а онъ такъ началъ съ горькимъ смѣхомъ:
„Дивитъ меня, ей-ей, вашъ споръ о парѣ псовъ,
Съ такою яростью и въ столько голосовъ!
Что̀ если-бы въ гробахъ онъ мертвыхъ растревожилъ,
Когда-бы нашъ Рейтанъ опять межъ нами ожилъ
И споръ услышалъ тотъ: онъ вынести-бъ не могъ,
Вернулся-бъ на погостъ и вновь въ могилу легъ!
Иль Неселовскій нашъ, охотникъ первый въ свѣтѣ,
Какихъ ужъ болѣ нѣтъ, и первый панъ въ повѣтѣ,
Въ имѣніи своемъ до сихъ живущій поръ,
И дѐржащій псарей по пански цѣлый дворъ
И сто возовъ сѣтей медвѣжьихъ. Онъ ужъ нынѣ
Не ѣздитъ полевать; отшельникомъ въ пустынѣ
Сидитъ среди своихъ отеческихъ дубравъ,
Бялопетровичу и то разъ отказавъ!
И пусть сидятъ себѣ ужъ лучше бирюками,
Чѣмъ ѣздить этакимъ панамъ — за русаками!
Въ дни наши: туръ, медвѣдь, кабанъ, олень и лось —
Вотъ настоящими звѣрями что̀ звало́сь,
Что̀ любитъ чащу, глушь, да камыши, да топи;
А звѣря безъ когтей травили лишь холопи;
Паны-же нехотя вели о томъ и рѣчь.
Ружье, въ которое набита не картечь,
А дробь, считалося на-вѣки оскверненнымъ,
И пану взять его — поступкомъ незаконнымъ
И непростительнымъ. А, впрочемъ, и борзыхъ
Держали для того: когда съ охотъ лѣсныхъ
Случалось по полямъ, по степи возвращаться,
Чтобъ было чѣмъ подчасъ ребятамъ забавляться
И протравить шутя инаго русака;
Он, наконец, его отчаянно нюхнул
И громко посреди компании чихнул;
Чиханье Войского откликнулося эхом
Под сводами; а он так начал с горьким смехом:
„Дивит меня, ей-ей, ваш спор о паре псов,
С такою яростью и в столько голосов!
Что̀ если бы в гробах он мертвых растревожил,
Когда бы наш Рейтан опять меж нами ожил
И спор услышал тот: он вынести б не мог,
Вернулся б на погост и вновь в могилу лёг!
Иль Неселовский наш, охотник первый в свете,
Каких уж боле нет, и первый пан в повете,
В имении своём до сих живущий пор,
И дѐржащий псарей по-пански целый двор
И сто возов сетей медвежьих. Он уж ныне
Не ездит полевать; отшельником в пустыне
Сидит среди своих отеческих дубрав,
Бялопетровичу и то раз отказав!
И пусть сидят себе уж лучше бирюками,
Чем ездить этаким панам — за русаками!
В дни наши: тур, медведь, кабан, олень и лось —
Вот настоящими зверями что̀ звало́сь,
Что̀ любит чащу, глушь, да камыши, да топи;
А зверя без когтей травили лишь холопи;
Паны же нехотя вели о том и речь.
Ружьё, в которое набита не картечь,
А дробь, считалося навеки осквернённым,
И пану взять его — поступком незаконным
И непростительным. А, впрочем, и борзых
Держали для того: когда с охот лесных
Случалось по полям, по степи возвращаться,
Чтоб было чем подчас ребятам забавляться
И протравить шутя инаго русака;
